Из трудов Ивана Павловича Сусова

И. П. СУСОВ (Калининский университет)

СЕМАНТИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ ОСНОВНЫХ ЛИНГВОСЕМИОТИЧЕСКИХ ОБЪЕКТОВ

1. В лингвистической семантике термины значение, смысл, содержание и т. п. еще не разграничиваются достаточно строго. Мало внимания уделяется пока что и различиям в значимой стороне таких лингвосемиотических объектов, как слово, предложение и текст (или дискурс). Так, Г. В. Колшанский в своей публикации 1976 г. еще не считал необходимым какое-либо разграничение: «Как бы ни разнообразны были и термины — семантика, содержание, понятийное наполнение, сигнификат, интенсионал, когнитивный фактор, в основе одна идея связывает все эти дробные наименования, а именно идея об отношении языковых форм к предметному мышлению»¹.

Однако за различием обозначений может стоять, с одной стороны, указание на разные аспекты семантического содержания одного и того же языкового феномена (ср. значение и смысл знака — как лексического, так и пропозиционального, или сентенционального — в понимании Г. Фреге²), а с другой стороны, подчеркивание того факта, что разные языковые формы, и прежде всего текст как единица коммуникативная, или интенциональная, предложение как единица предикативная и слово как единица номинативная³, неодинаково относятся к действительности и к предметному мышлению. И вот уже в публикации 1977 г. Г. В. Колшанский⁴ говорит о значении слова (и словосочетания), но о смысле предложения (или высказывания), а также о семантике логического развития определенной мысли, или темы, в тексте. На разграничении значения слова, смысла предложения, а вместе с этим и темы дискурса (или мыслительного дискурса) настаивает также В. А. Звегинцев⁵. При этом оба автора более категоричны в проведении границы между первыми двумя семантическими функциями и менее четко формулируют вопрос о специфике значимого компонента текста, так что практически речь идет только о двух дифференцируемых семантических функциях: значении и смысле, соотносимых соответственно, со словом и предложением. Последнее по существу трактуется ими как высказывание, т. е. минимальная самостоятельная коммуникативная единица, обладающая конкретной соотнесенностью и принадлежащая, как это неолнократно подчеркивает В. А. Звегинцев, не языковой системе а речи. В том же направлении рассуждает и Карл Аммер⁶, различающий значение слова и смысл, или смысловую конфигурацию (Sinnverhalt), высказывания (Āuβerung).

В лингвистике текста, напротив, нередки попытки разграничить семантическую функцию текста как высшего языкового единства, непосредственно функционирующего в коммуникативном акте, и значимые стороны меньших единиц, выступающих только в роли компонентов текста. Так, Зигфрид Шмидт⁷ говорит о значениях слова и предложения как «канонических инструкциях» к действию и о смысле текста как «ситуативной инструкции», сводя при этом значение слова к понятию, а значение предложения к суждению (пропозиции) Значение слова и предложения, с одной стороны, и смысл текста, с другой, противопоставляет друг другу и Эуженио Косериу⁸. В ориентированных на языковую коммуникацию и текст исследованиях предлагается, как можно видеть вновь, та же самая дихотомия значения и смысла, но граница между более абстрактным, более удаленным от конкретных условий речевого общения и ситуаций внеязыковой действительности значением и более конкретным, порождаемым в условиях единичного коммуникативного акта смыслом оказывается здесь сдвинутой вверх.

Есть также попытки предложить тройственное членение, в какой-то мере намечающееся у Г. В. Колшанского и В. А. Звегинцева. Так, Карел Горалек⁹ постулирует три качественно различные функции, соответствующие иерархии «слово — предложение — высказывание, или речь (promluva)», а именно значение, содержание и смысл. Такой подход в принципе соответствует установившейся в чехословацкой лингвистике со времен Вилема Матезиуса традиции видеть в предложении инвариантную абстрактную языковую единицу, реализующуюся через посредство высказывания¹⁰ Но высказывание в рамках той же самой традиции для одних есть высшая яыковая единица¹¹, для других — минимальная коммуникативная единица в строении текста¹², для третьих — одно из промежуточных звеньев¹³.

По всей очевидности, специфика семантического компонента того или иного языкового феномена — будь это слово, предложение, текст или какая-то другая единица — не может быть уяснена достаточно четко без обращения к вопросу о строении языковой действительности в целом и без установления того места, какое занимает в ней соответствующая единица.

2. Путь к адекватному познанию языка начинается с его вычленения из широкого круга явлений и, в конечном итоге, из материальной действительности в целом. При этом предполагается, что языковая действительность, или язык в широком смысле слова, представляет собой лишь одну из сторон социальной жизни, которая, в свою очередь, есть только один из аспектов объективного мира. Отношения между указанными тремя объектами можно выразить посредством цепочки «объективный мир — социальная жизнь — языковая действительность», в которой левый элемент каждой пары обозначает целое, а правый — часть, сторону, аспект этого целого. С переходом от целого к одной из его частей мы абстрагируемся от всех остальных составляющих, причем такой переход может быть многоступенчатым. Данная цепочка призвана иллюстрировать тот факт, что язык существует не сам по себе, а в общественных процессах, предметно-практической и теоретико-познавательной деятельности людей как членов общества, выступая прежде всего как их коммуникативная деятельность, что он соотнесен с предметной действительностью через общество, через осуществляемые членами данного социального коллектива практическую и теоретическую деятельность и что, наконец, к его постижению ведет путь абстракций.

Но выделение языка в широком смысле слова аналитическим процессом не оканчивается. Язык как коммуникативная деятельность есть, в свою очередь, сложный объект, из которого вычленяется совокупность используемых в общении текстов. Из теекстов же, при дальнейшем членении, выделяются конститутивные элементы языковой системы (языковые средства). Вышеприведенную цепочку можно переписать следующим образом: «объективный мир — социальная жизнь — языковая коммуникация — корпус языковых текстов — система языковых средств». Этот ряд достаточно хорошо представляет трехаспектное (и трехступенчатое) строение языковой действительности (язык как совокупность коммуникативных актов, язык как совокупность объектов коммуникации — текстов, язык как определенным образом упорядоченная совокупность инвариантных абстрактных единиц)¹⁴. Иногда выделяют и четвертый аспект (язык как совокупность связей и отношений между единицами, как сеть зависимостей), но этот подход в общем-то не получил широкой поддержки в лингвистических кругах.

Языковые средства в принципе устанавливаются опять-таки путем вычленения из целого наиболее важных для его строения компонентов, с последующей абстракцией отождествления, опирающейся на процедуры дополнительной дистрибуции. Исходным объектом обычно служит текст как наиболее сложное языковое целое, обладающее планом выражения и планом содержания. Если учитывать все основные ступени лингвистически релевантного линейного членения текста, можно прийти к следующей иерархии: текст — сверхфразовое единство — фраза (высказывание) — предложение (предикативная единица) — слово — морфема — фонема. К языковым средствам условно могут быть отнесены фонема, морфема, слово и предложение. Семантическим содержанием, т. е. способностью информировать о чем-то внешнем относительно текста, обладают в принципе все названные единицы членения, за исключением фонемы. Все они могут претендовать на то, чтобы считаться лингвосемиотическими объектами, посредством которых говорящие репрезентируют действительность или какие-то ее фрагменты и выражают свои мысли, оценки, чувства, волеизъявления и т. п.

Естественно полагать, что каждая очередная единица в линейном членении текста отстоит на шаг дальше от предметного мира и выражаемого семантического содержания, |что она еще более инвариантна и абстрактна.

То же самое, как отмечалось выше, относится и к аспектам языковой действительности. Уже коммуникативный акт как предмет научного анализа представляет собой в известной мере абстрактный объект, поскольку предполагается, что большой ряд признаков, характеризующих конкретных коммуникантов, и конкретную обстановку общения в различных иных планах, теперь, с точки зрения исследования содержания коммуникативного действия, может оказаться нерелевантным. И все-таки акт общения обладает подлинно индивидуальной соотнесенностью с ситуацией действительности (референтом).

Извлеченный из этого акта коммуникации конкретный текст окажется, соответственно, абстрактным объектом более высокого порядка, ибо не все коммуникативно релевантное сохранит свою ценность для анализа семантического содержания текста. Кстати, текст, взятый сам по себе, вне коммуникативного акта, по существу утрачивает свою индивидуальную ситуативную отнесенность (а иногда и содержательную завершенность), но зато приобретает возможность быть воспроизведенным при случае либо его же автором, либо другим лицом, если окажется уместным в иной ситуации и соответствующим своему назначению в рамках иного коммуникативного акта. Это обстоятельство лишний раз подтверждает вычленимость текста как самостоятельного объекта и его более абстрактный, по сравнению с актом общения, характер.

Наиболее высокий уровень абстракции, естественно, присущ языковым конститутивным единицам, которые извлекаются из текстов. Релевантные признаки характеризуются здесь наибольшей «жесткостью», чем при анализе текстов. Языковая система выступает как своего рода результат и одновременно инструмент конструктивизации всего того материала¹⁵, который дан в текстах, а через их посредство и всего множества коммуникативных актов.

Языковая система как продукт абстракции соотносится, собственно говоря, не с тем или иным отдельным текстом (resp. коммуникативным актом), а с корпусом текстов в целом и языковой коммуникацией в целом. Только при таком подходе сохраняет свою справедливость известный тезис Ф. де Соссюра: «Исторически факт речи всегда предшествует языку»¹⁶. Становление языковых средств имеет место, по сути дела, в коммуникативных актах и текстах. И научное познание тоже может повторить этот путь. Но на протяжении большого ряда десятилетий, особенно в 20-х — 60-х годах нашего века, лингвистика шла в основном обратным путем: от наиболее абстрактных и вместе с тем самых простых единиц к более конкретным и сложным образованиям. Соответственно совершалось расширение предметного поля лингвистической семантики: сперва она занималась преимущественно значениями слов, а лишь затем перешла к систематическому анализу семантического содержания предложений и текстов. В результате и понятие лексического значения оказывается к настоящему времени наиболее отработанным. Поэтому представляется целесообразным вначале остановиться на нем.

3. Понятие значения формировалось прежде всего применительно к семантическому содержанию слов, в русле лексической семантики (или семасиологии), которая, являясь фактически только разделом лексикологии, тем не менее до недавнего времени претендовала на роль науки о языковом значении вообще. Понятия значения и слова настолько часто объединялись друг с другом, что стало, пожалуй, почти общепринятым, говоря о значении, привлекать для иллюстрации в первую очередь лексический материал. Не надо, следовательно, сбрасывать со счета, что понимание значения во многом определяется спецификой слова как одной из наиболее абстрактных языковых единиц.

К тому же надо иметь в виду, что семасиологический анализ ориентируется преимущественно на полнозначимые (или автосемантические) слова, с акцентированием среди них слов назывных, причем из круга последних, как правило, исключаются имена собственные¹⁷. В результате лексическая семантика предстает как наука о значениях нарицательных, или групповых, слов (прежде всего существительных, обозначающих классы предметов, а также прилагательных и глаголов, именующих повторяющиеся, воспроизводимые в различных проявлениях признаки, состояния, процессы, действия и т. п.). Сам материал заставляет, таким образом, учитывать не просто отнесенность словесных знаков (абстрактных уже в силу своей «извлеченности» из текста) к фактам действительности (референцию) и опосредствование этой связи человеческим сознанием, активно и не без противоречий отражающим внешний мир, а в первую очередь обобщенный, инвариантный, внеситуативный характер значения. Это обстоятельство и дает основание для такого, например, определения, которое формулирует С. Д. Кацнельсон: «Лексические значения, как и понятия, это своего рода умственные «концентраты», сгустки человеческих знаний об определенных фрагментах и сторонах окружающей нас действительности»¹⁸ (выделено мною. — И. С).

Слово как одна из наиболее акстрактных конститутивных единиц отстоит, как это можно было видеть из рассуждений в разделе 2, довольно далеко от конкретных явлений внеязыкового мира. Поэтому оно фактически именует не тот или иной единичный факт реальной или воображаемой действительности (денотат), а класс денотатов в целом, все множество в чем-то сходных друг с другом предметов, проявлений какого-то признака, процесса, состояния и пр., подводимых под определенный классообразующий признак (либо набор таких признаков). Классу денотатов соответствует возникающий в сознании на основе классообразующего признака абстрактный образ предмета вообще, который входит в знаковое отношение в качестве десигната или сигнификата (в этом случае иногда говорят о семеме¹⁹). Что же касается индивидуальной референции (или денотативной отнесенности), то она оказывается возможной для слова по существу только в тексте и лишь постольку, поскольку именуемый факт (в силу объективных причин или субъективных соображений) подводится под соответствующий сигнификат (семему). Можно поэтому сказать, что референция опирается на сигнификацию, предполагая, что первая как многократный процесс динамична, а вторая в силу своей абстрактности устойчива, статична.

Сигнификат формируется в процессе обобщенного отражения множества отдельных предметов. Но можно думать, что он может сложиться и как образ только одного предмета, как это имеет, например, место в случае собственного имени. Тем не менее, он включает в себя не всю совокупность знаний о данном единичном предмете, а только наиболее характерные, инвариантные, общеизвестные, существенные для всех пользующихся данным данным именем признаки. Ср. напр: Лев Николаевич Толстой — русский писатель, живший в 1828—1910 гг., написавший романы «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение» и большой ряд других произведении, представитель реалистического направления и признанный глава русской литературы конца XIX — начала XX века, один из крупнейших представителей мировой художественной литературы, широко известный своей общественной, публицистической и педагогической деятельностью, философскими исканиями и т. п.; Калинин — город, областной центр, расположенный в 167 км к северо-западу от Москвы на линии железной дороги Москва — Ленинград и возникший в XII в. на берегу Волги при впадении в нее реки Тверцы, носивший до 1931 г. имя Тверь. Конечно, далеко не все приведенные здесь признаки обязательно входят в сигнификацию собственных имен Лев Николаевич Толстой и (город) Калинин, но те или иные из них и создают как раз основу для формирования обобщенных, абстрактных значений, хотя и иного рода, чем у нарицательных слов²⁰. Референция здесь тоже опирается на сигнификацию. Чрезвычайно абстрактный характер семантического содержания основного контингента лексических языковых средств обеспечивает вместе с тем их исключительную гибкость. Слова в своей совокупности образуют статическую по характеру языковую картину мира в целом как абстрактного референта. Соединяясь в словосочетания, предложения, высказывания, тексты, они в состоянии служить статическому или динамическому описанию любого конкретного фрагмента внешнего и внутреннего мира. Однако каждое слово получает единичную денотативно-референтную соотнесенность только как конституент того целого, в рамках которого оно в данном случае употребляется. И, напротив, предложение и текст лишь постольку являются номинациями каких-то конкретных ситуаций действительного мира, поскольку любая такая единица выступает как словесное произведение. Сами по себе ни предложение, ни текст, если их взять в абстракции от лексического наполнения, ничего не именуют.

Слово же именует и обобщает, и взаимодействие обеих этих функций как раз и обусловливает специфику лексического значения. Разные случаи именования разных, но в чем-то сближающихся явлений образуют реальный субстрат сигнификата; наличие обобщенного, абстрактного, схематичного образа обеспечивает широкий диапазон и гибкость именования. Сигнификация и референция как семантические функции слова неразрывны. И все-таки обобщающую роль следует, по всей очевидности, признать главным, основополагающим моментом в характеристике значения как ядра семантического содержания слова.

Именно обобщающая сила слова, допускающая «возможность отлета фантазии от жизни», поскольку «в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее («стол» вообще) есть известный кусочек фантазии»²¹, обеспечивает наименование не существующих в реальной действительности мифологических существ и явлений, постулируемых учеными в порядке гипотезы объектов (ср.: русалка, ведьма, домовой, леший, мертвая вода, живая вода, ад, рай, кентавр, инопланетянин, марсианин, селенит, флогистон, кварки, антигравитация, нуль-пространство, праязык, праформа, нулевая морфема, ядерное предложение, глубинная структура и т. п.), а также именования самих фактов небытия (никто, ничего, никакой, нигде, нуль, отсутствовать). В сигнификате, обращенном к миру вещей и фантазий, поскольку он всегда содержателен, воплощена общая, внеситуативная референция.

Но обобщающая функция обращена не только к внеязыковым фактам, позволяя именовать классы различного уровня абстракции (ср.: каменичка — антоновка — яблоня . дерево — растение — организм), но и к носителям значения словам-событиям, объединяя их в лексическую единицу-класс или единицу-тип как образование качественно нового уровня. Тем самым значение выступает как отношение классов языковых и внеязыковых явлений, приобретающее в силу своей абстрактности устойчивый статический характер и воплощающееся в сигнификате, что, вероятно, и дает основание широко распространенной и во многом оправданной традиции отождествлять значение и сигнификат. Ведь именно сигнификат связывает номинативную единицу in abstracto и предмет in abstracto.

Значение как инвариантный и статический, сформировавшийся на очень высоком уровне абстракции компонент семантического содержания слова как раз и обеспечивает инвариантность лексического знака в разных его проявлениях и модификациях, в частности и при наличии тех или иных социальных и индивидуальных, воспроизводимых или единичных коннотаций.

Конструктивная «жесткость» значений поддерживается их системной организацией в рамках так называемых тематических групп (или лексических полей). Факты частичного наложения одних значений на другие побуждают признать правомерной методику компонентного анализа, который дает возможность увидеть и внутреннюю упорядоченность многих значении, и их системную обусловленность.

Инвариантность, абстрактность очень высокого уровня, внеситуативность (т. е. референтность вообще), статичность и системная обусловленность присущи и грамматическому значению слова (граммеме). Однако носитель морфологического значения, в отличие от лексемы, не называет факта, а только обозначает его²².

Системная обусловленность значения (как лексического, так и морфологического) усиливает его инвариантность, «жесткость», статичность, способствуя тем самым более четкому его выделению из семантического содержания, которое в целом динамично, подвижно, не обладает явно выраженной дискретносмтью и диффузно. Динамичность значение приобретает из текста, где каждое слово в принципе может иметь индивидуальную референцию. Статичность же производна от обобщения (сигнификации) и системной обусловленности, и в тексты она вносится прежде всего лексическим значением (а вместе с ним и морфологическим). Общая, или абстрактная, абстрактная, референция, которая характеризует значение в системе семем (прежде всего как элемент статической языковой картины картины мира), по существу совпадает с с сигнификацией. Поэтому о ней практически можно не говорить.

Благодаря этим своим специфическим качествам, значение слова выступает в тексте как инструмент наиболее жесткой конструктивизации семантического содержания, осуществляемой в процессе наименования отдельных элементов в строении референта текста.

4. Конструктивизации семантического содержания на уровне предложения служит смысл. Он не сводится к совокупности лексических и грамматических значений слов, а создается актом предикациипредикации, в результате которого предмету приписывается (предицируется) какой-то признак²³. Говорящий утверждает наличие (или отсутствие) связи данного данного признака с данным предметом, причем на роль носителя признака может может выдвигаться как физический объект, так и какое-то явление, лишь мыслимое в качестве предмета, а признак необязательно предполагается внутренне присущим этому предмету. Ср. напр.: Не заходя к себе, Федор Петрович направился в мой кабинет (А. Авдеенко. В поте лица своего...); Герой повествования диктует автору свою волю, словно бы водит его пером (А. Злобин. Генеральный директор); Ночное дежурство начиналось в семь (В. Сиснев. Первый пуд соли); Со стороны Верхнего города донесся  тот же страшный женский крик (Ю. Адамов. Короткое замыкание).

Субъекту часто приписывается исключительно предметно-физическая референтность, что объясняется, по существу дела, лексическим фетишизмом. Подобный подход ставит под сомнение субъектный статус таких компонентов вышеприведенных примеров, как ночное дежурство, страшный женский крик. Однако специфическое содержание соединяемых предикативным утверждением компонентов «носитель признака» и «признак» не определяется лексическими значениями слов, функционирующих соответственно в позициях субъекта и предиката, а создается именно в предложении и только в предложении.

В смысле, как и в значении, тоже противоборствуют динамичность и статичность. Динамичность задается прежде всего актом предикативного утверждения, а статичность воплощается в предикативной структуре (субъектно-предикатном единстве). Предикация допускает и даже предполагает абстрагирование, обобщение, отход от конкретности связываемых предикативным утверждением предмета и признака²⁴.

Вместе с тем динамичность опосредствуется и лексическим наполнением позиций в предикационной структуре. Так, субъектная позиция может замещаться именами вещей естественного и искусственного происхождения, одушевленных существ, лиц. В таких случаях синтаксическая, морфологическая и лексическая предметность совпадают. Она может замещаться наименованиями социальных институтов, физических и психических состояний, процессов и действий, свойств и отношений, а также более или менее развернутыми описаниями целых ситуаций (положений дел), с указанием всех или некоторых участников, и тогда синтаксическая предметность вступает в противоречие и с морфологической, и особенно с лексической непредметностью. Предметность как синтаксический смысл оказывается шире предметности как грамматического и тем более лексического значения. Ср., напр.: Как социальное отношение, брак имеет преимущественно нравственную природу... (БСЭ, 3-е изд., т. 3); Но эта публикация вызвала новый поток писем... (Г. Медынский. Завершение разговора); Хорошее настроение на минуту было вернулось... (И. Кувшинов. С нами не соскучишься); Конфликт с Коровиным был давнишний (там же); Послышался смех Игната (М. Дымов. Открытая страна); Раздалось мягкое шуршанье шагов (В. Токарева. Ехал грека); Однако больше всего ему понравилось, что я действительно пришла в красном комбинезоне и желтом картузе (Д. Рубина. Когда же пойдет снег?). Примеры свидетельствуют о том, что в субъекте может воплощаться самое разнообразное, живое, динамическое семантическое содержание, но динамичность здесь практически выступает как текстовое свойство, реализуемое в многообразном лексическом наполнении и грамматическом оформлении в процессе индивидуальной референции и номинации отдельных моментов действительности. Семантический же стержень субъекта имеет абстрактную, сигнификативную и, следовательно, статичную природу: «носитель предикативного признака, приписываемого говорящим».

Точно так же абстрактна и сигнификативна природа предиката: «приписываемая говорящим какому-то предмету характеристика, предикативный признак». В тексте же предикатная позиция может замещаться наименованиями как самых разнообразных простых признаков (свойств, состояний, процессов, действий и т. п.), так и сложных признаков, включающих также предметы: Майор Калюжный собственноручно открыл большой висячий замок... (В.Аксенов. В поисках жанра); Лиля сидит позади меня... (Ф. Ветров. Стена); Безмолвный наш диалог был прерван старшим мастером (А. Злобин. Генеральный директор). Однако ни субъект, ни предикат, ни предикационная структура в целом сами по себе не участвуют в референции, и их собственная динамичность проистекает из природы акта предикации как движения мысли.

Смысл предложения — это и предикативное утверждение, и созданная им двучленная субъектно-предикатная (или предикационная) структура, в которой один из членов или даже оба могут оказаться латентными, но довольно легко восстанавливаются из окружения или ситуации. Субъектно-предикатное отношение — застывшая, абстрактная, статичная форма представления мысли как бы в «снятом» виде.

Но предикационная структура — только верхний «этаж» смысла. Нижний же его «этаж» образует реляционная структура, представляющая собой семантическую конфигурацию с ядром — элементом «признак-свойство / признак-отношение», вокруг которого группируются элементы, отображающие предметы с присущими им ролевыми характеристиками агенса, пациенса, локатива, директива и т. п.

Реляционная структура в большей степени абстрактна и статична, не будучи связана с актом предикации. «Жесткость» реляционной структуры задается также ее системными отношениями в рамках «парадигмы» семантических конфигураций. Пример одной из реляционных структур: «признак-отношение (агентивный предмет, пациентивный предмет)». Ср.: До обеда Степа обошел весь комбинат (Ю. Адамов. Короткое замыкание); Антон дососал козью ножку (В. Понизовский. Не погаси огонь...); Я включил стартер (В. Аксенов. В поисках жанра). Реляционная структура отображает строение элементарных ситуаций, вычленяемых в референте текста, причем ее индивидуальная референция опосредствуется, по существу, соответствующим словесным произведением (словосочетанием или предложением). Роль ее в конструктивизации текстового семантического содержания во многом сходна с ролью лексических и морфологических значений, поэтому реляционную структуру можно без особых натяжек именовать значением. По отношению к предикационной структуре она выступает как ее статическая «заготовка».

Нередко предикационная и реляционная структуры при семантическом анализе предложения не разграничиваются и используется термин «пропозиция» («предикатное выражение» и т. п.)²⁵, который по существу охватывает оба аспекта. Знаменательно, что при этом часто делается крен в сторону изучения реальной и логической структуры ситуации, так что понятие субъектно-предикатного отношения в общем-то остается за бортом. Но реляционная структура, подобно значениям слов и вместе с ними, обеспечивает только статическое отображение отдельных элементов и микроситуаций в референте текста. И только акты предикативного утверждения позволяют линейно развернуть семантическое содержание текста, квантуя его в следующие друг за другом «порции» информации. Смысл и есть информационный квант, только он делает какую-то часть текста предложением. Смысловое квантование как последовательность актов предикативного утверждения особым образом конструктивизирует текстовое семантическое содержание, придавая ему динамическую перспективу, в то время как лексические и сопряженные с ними морфологические значения, а также реляционные структуры только намечают отдельные, изолированные точки или участки в статической языковой картине референта текста.

Вместе с тем смысл предложения организует в один пучок все те семантические компоненты надпредикативного характера («синтаксические категории»), которые связывают предложение с конкретными условиями общения (обстановкой речи), соответствующим актом коммуникации и т. п., т. е. выполняют прагматические функции²⁶.

5. Значение слова и смысл предложения лучше могут быть поняты не просто в результате обоюдного сопоставления, но и при рассмотрении каждого из названных феноменов на фоне семантического содержания текста. Вместе с этим надо иметь в виду, что на уровне текста тоже имеется свой инструмент конструктивизации, который можно назвать темой. Она определенным образом взаимодействует со смыслами предложений и значениями слов. Как семантическое содержание в целом, так и тема текста обусловлены в основных своих чертах спецификой максимального лингвосемиотического объекта, непосредственно выступающего в коммуникативном акте и связывающего воедино все его звенья. Без коммуникативного акта нет текста, как и без текста не может иметь место акт языковой коммуникации. Границы речевого события и речевого объекта, как правило, совпадают. Правда, говоря о принципиальном совпадении их границ, приходится отвлекаться от таких случаев, когда создание большого по объему речевого произведения и/или его восприятие требуют серии соответствующих коммуникативных действий.

Текст — только один из компонентов акта коммуникации. Последний объединяет определенный круг участников — носителей каких-то социальных и коммуникативных ролей, происходит в определенной обстановке, отнесен к определенному фрагменту действительности (референту), реализует определенные намерения, цели, мотивы и волеизъявления коммуникантов (и прежде всего автора текста), использует определенные средства (причем в некоторых случаях и из разных языков, а также средства не только собственно языковые, но и такие, как жесты, мимика и т. п. в устном общении, рисунки, фотографии, схемы, таблицы, графики, карты и  т. п. в письменном  общении²⁷).

Акт общения единичен, он не воспроизводим по своему существу (если, конечно, не считать серии репетиций и самого спектакля, но, пожалуй, здесь в виду имеется скорее воспроизведение в особых целях текста, а не запечатленного в нем акта коммуникации). Это, однако, не препятствует поискам повторяющихся в разных коммуникативных событиях общих признаков и попыткам построить типологию речевых актов (прямые устные / опосредствованные звуковоспроизводящим или иным устройством / письменные; диалогические / монологические; протекающие в официальной / нейтральной/фамильярной обстановке; связывающие равных / неравных по своему постоянному или временному статусу коммуникантов; имеющие своим референтом непосредственно наблюдаемые / не данные в прямом наблюдении коммуникантов объекты, ситуации; спонтанные / подготовленные и пр.²⁸). Ситуативную отнесенность речевого акта следует, очевидно, понимать широко, включая и наличие определенного референта, и связь с обстановкой общения, интенциями участников коммуникации, их личностными характеристиками, физическим и психическим состоянием и т. п. Ясно, что текст воплощает в своем семантическом содержании очень многие, но далеко не все эти моменты. Взятый сам по себе, он не может служить исчерпывающему познанию условий, в которых был создан и использовался как орудие общения. Его референция оказывается вне коммуникативного акта несколько ослабленной (отсюда возможность отнесения к различным ситуациям высказываний типа Veni, vidi, vici «Пришел, увидел, победил»; данный текст первоначально представлял собой сообщение Цезаря о его военной победе над Фарнаком).

Что же касается состава коммуникантов, их взаимоотношений, интенций и пресуппозиций, их личных черт и социальных ролей, их самочувствия, обстановки общения, то все это отражается в содержании текста еще менее обязательно, что опять-таки способствует изолируемости и воспроизводимости многих возникших в конкретной речевой обстановке произведений.

Семантическое содержание текста организуется вокруг его темы, которую можно понимать, вслед за Э. Агриколой²⁹, как концептуальное ядро, концентрированную абстракцию всего текстового содержания. Она может быть представлена в виде пропозиционального комплекса или же отдельной пропозиции (т. е. цепочки связанных смыслов или одного смысла, который достаточен сам по себе, чтобы абстрактно отобразить наиболее примечательное звено в строении референта и через него с известной долей статичности всю языковую картину этого объекта). Иначе говоря, тема может быть сформулирована в виде предложения или группы предложений (как ответ на вопрос О чем говорится в тексте?³⁰). Но возможна репрезентация темы и посредством лексических значений так называемых опорных слов, причем схематичность и статичность возрастает. В теме конденсируются содержания всех отдельных «предложенческих» актов предикации (и фразовых тем и рем).

Характеризуя референтную направленность речевого произведения, она может оказываться одинаковой для разных текстов, в силу чего нередко выступает одним из оснований их группировки и классификации, объединения в единицы-типы на правах свободных (или факультативных) вариантов, а также, как можно думать, и алловариантов, если считать, что между отдельными текстами возможны отношения дополнительной дистрибуции, обусловленные различиями коммуникативных актов, в которые они включены (разный состав партнеров, неодинаковая речевая обстановка, способы общения и т. п.).

Итак, тема текста есть тоже абстракция, хотя и менее высокого уровня, чем смысл предложения и значение слова. Но она обладает гораздо меньшей «жесткостью», и ее конструктивизирующая функция сводится к тому, что она очерчивает основной круг явлений, входящих в предмет речи, намечает своего рода программу-минимум, на которой базируется семантическое содержание текста в целом. Тема не обусловлена какими-либо внутрисистемными отношениями, в отличие от лексических и морфологических значений слова и реляционных структур предложений и словосочетаний. Значения и смыслы способствуют осуществляемой ею конструктивизации, будучи более абстрактными и статичными. Но при этом они усиливают также и ее динамические стороны: лексические значения реализуют референцию текста, смыслы обеспечивают возможность линейного развертывания и квантования текстового семантического содержания.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹  Колшанский Г. В. Некоторые вопросы семантики языка в гносеологическом аспекте. — В кн.: Принципы и методы семантических исследований. М., 1976, с. 7.

²  t'rege G. Sinn und Bedeutung. — Frege G. Funktion, Begriff, Bedeutung. Fünf logische Studien. Göttingen, 1962. Примечательно, что в русском переводе было учтено действительное содержание термина значение во фрегевской концепции, в силу чего был выбран термин денотат (Фреге Г. Смысл и денотат. — В кн.: Семиотика и информатика. Выл. 8. М., 1977).

³  См.:Сусов И. П. Предложение как лингвосемиотический феномен. — Сб. научных трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. Вып. 112. М., 1977, с. 97—101.

⁴  Колшанский Г. В. Категория семантики в синтаксисе. — Там же.

⁵  Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976; он же. Язык и лингвистическая теория. М., 1973, гл. 5; он же. Семиолингвистические универсалии. — В кн.: Язык и человек. М., 1970.

⁶  Ammer К. Einführung in die Sprachwissenschaft. Bd. I. Halle (Saale), 1958, S. 64—66.

⁷  Schmidt S. J. Texttheorie. Probleme einer Linguistik der sprachlichen Kommunikation. 2., verb. u. erg. Aufl. München, 1976, S. 75—76, 85—86.

⁶ Coseriu E. Die funktionale Betrachtung des Wortschatzes. — Probleme der Lexikologie und Lexikographie. Düsseldorf, 1976, S. 7ff.

⁹  Horálek K. Slovo, vĕta a promluva. — «Slovo a slovesnost», roč. XXXVIII, 1977, с. 4.

¹⁰ См.: Матезиус В. О системном грамматическом анализе. — В кн.: Пражский лингвистический кружок. М. 1977, с. 237.

¹¹ См.: Trnka В. On the Linguistic Sign and the Multilevel Organization of Language. — Travaux Linguistiques de Prague, 1. Prague, 1966, p. 38.

¹² См.: Daneš F. Zur semantischen und thematischen Struktur des Kommunikats. — Studia Grammatica, XI. Probleme der Textgrammatik. Berlin, 1976, S. 29.

¹³ См.: Hausenblas K. On the Characterization and Classification Discourses. — Travaux linguistiques de Prague, I. Prague, 1966.

¹⁴ Ср.: Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании. — В кн.: Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.

¹⁵ О конструктивизации см.: Горский Д. П. Проблемы общей методологии наук и диалектической логики. М., 1966, с. 11, 13, 21 и др.

¹⁶ Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. — В кн.: Соссюр Ф. Труды языкознанию. М., 1977, с. 57.      ^⁰

¹⁷ См. -.Кацнельсон С .Д. Содержание слова, значение и обозначение. М—Л., 1965, с. 3—4, 8.         ^^е-

¹⁸ Там же, с. 9.

¹⁹ См.: Wotjak G. Untersuchungen zur Struktur der Bedeutung. Веrlin, 1971, S. 30.

²⁰ Ср.: Searle J. R. The Problem of Proper Names. — Semantics. Ed. by D. D. Steinberg and L. A. Jakobovits. Cambidge, 1975.

²¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 330.

²² Именно поэтому представляется некорректным говорить о но минативных грамматических значениях (см.: Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970, с. 30 и др.). Значение всегда содержательно, т. е. референтно. При отсутствии референции нет семантического содержания, значения и т. п.

²³ См.: Сусов И. П. Семантическая структура предложения. На материале простого предложения в современном немецком языке. Тула, 1973. Значение предикации, однако, целесообразнее трактовать как утверждение, а не как бытийность (или экзистенциальность), подчеркивая тем самым динамический характер предикации.

²⁴ См. сн. 5.

²⁵ Ср.: Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. М., 1976; Богданов В. В. Семантико-синтаксическая организация предложения. Л., 1976; он же. О конститутивной единице смысла предложения (в наст. сб.);Чейф У. Л. Значение и структура языка. М., 1976.

²⁶ Ср.: Гак В. Г. О категориях модуса предложения (в наст. сб.).

²⁷ Вряд ли можно, однако, согласиться с включением таблиц и прочего неязыкового материала в языковой текст, как это допускает К. Гаузенблас. См.: Hausenblas К. Указ. соч., с. 70.

²⁸ Ср.: Леонтьев А. А. Функции и формы речи. — В кн.: Основы теории речевой деятельности. М., 1974, с. 249 и сл.

²⁹ Agricola E. Von Text zum Thema. — Studia Grammatica, XI. Probleme der Textgrammatik. Berlin, 1976, S. 15. Ср.: Эрвин-Трипп С. М. Язык. Тема. Слушатель. Анализ взаимодействия.—В кн.: Новое в лингвистике. Вып. VII. М.,1975, с. 339—340.

³⁰ См.: Слюсарева Н. А. и Теплицкая Н. И. Гиперсинтаксический yровень языка и лингвистическое членение текста (в наст. сб.).

 
И.П. Сусов. Семантические функции основных лингвосемиотических объектов // Предложение и текст в семантическом аспекте. Калинин, 1978. С. 122—138.