Из трудов Ивана Павловича Сусова

И.П. СУСОВ

К ВЗАИМООТНОШЕНИЮ СИНТАКСИСА И СЕМАНТИКИ

No syntax without semantics.

U. Weinreich

1.

Постигнуть действительную сущность объекта, изучаемого синтаксической теорией, нельзя, не решив предварительно вопроса о том, в каком отношении находятся форма и содержание синтаксических явлений языка и как соответственно должно пониматься отношение "синтаксис — семантика". Лингвистическая традиция, которая нередко служит своеобразным подспорьем в решении многих запутанных вопросов, здесь, к сожалению, не дает какой-либо прочной опоры, так как взгляды на соотношение синтаксиса и семантики резко расходились и в прошлом.

Так, история языкознания знает по крайней мере три разных подхода к решению этой проблемы. Примером первого подхода является позиция И. Риса, который разграничивал форму и значение как в слове, выступающем обьектом лексикологии, так и в сочетании слов, образующем объект синтаксиса ¹. Подобная же концепция отстаивалась С. Ульманом, который различал, с одной стороны, лексическую и синтаксическую морфологию и, с другой стороны, лексическую и синтаксическую семантику ².

По сравнению с концепцией И. Риса и С. Ульмана, хорошо согласующейся с положением о двусторонней природе языкового знака как единства означающего и означаемого, взгляды как Г. Пауля, так и И.А. Бодуэна де Куртенэ кажутся в известной мере односторонними.

Г. Пауль был склонен считать синтаксис разделом семасиологии, а именно тем самым разделом, в котором изучаются способы сочетания слов для целей сообщения ³. Позиция Г. Пауля обусловливается тем, как младограмматики понимали разграничение морфологии и синтаксиса: если предметом первой они считали формы слова, то предметом второго они объявили не только предложение, но также и значения, функции грамматических форм слов ⁴. Из поля зрения выпадало, однако, то обстоятельство, что предложение и словосочетание тоже обладают формой или, иначе говоря, также представляют собой формы, а именно формы синтаксические.

И.А. Бодуэн де Куртенэ рассматривал синтаксис как раздел морфологии в широком смысле слова, понимая под ней учение о строе языка вообще. Морфология в узком смысле определялась им как наука о построении отдельных слов. Морфологин в широком понимании противопоставлялась наука о значении, или семасиология ⁵. У И.А. Бодуэна де Куртенэ на первый план выдвигается, таким образом, строение языковой единицы, будь то слово или предложение. Значение же, взятое в недифференцированном виде, составляет предмет семасиологии как одного из разделов грамматики. Под значением понимается "само психическое содержание, представления, связанные с языком и движущиеся в его формах, но имеющие независимок бытие" ⁶. В семасиологии, по Бодуэну, "мы исследуем отражение внешнего и внутреннего мира за пределами языковых форм" ⁷.

Для И.А.Бодуэна де Куртенэ характерно противопоставление в рамках грамматики морфологии в широком смысле и семасиологии. Наряду с данными компонентами грамматики он часто называл и фонетику, подчеркивая в этой связи, что "в произносительио-слуховом языке само собой напрашивается разграничение: 1) его "внешней" стороны, чисто фонетической; 2) его внеязыковой стороны, стороны семантических представлений, стороны семасиологической; 3) его морфологической стороны, его структуры, являющейся основной характеризующей чертой человеческого языка. Семантические представления, заимствованные и из физического мира, и из мира социального, и из мира "внутреннего", психического, лежат, собственно говоря, за границами языка. Функции организма, вызывающие фонационные (артикуляционные) движения и акустические впечатления, относятся к области фнзнолого-физическнх явлений. Одна только структура языка в наиболее широком значении этого слова (морфемы, т.е. далее не делимые морфологические единицы языка; единства, состоящие из морфем, или слова; единства, состоящие из слов, или грамматические предложения, и т.д.) представляет собой явление, свойственное исключительно языку и нигде вне языка не встречаемое" ⁸.

Таким образом, отношение "синтаксис — семантика" осмысляется в лингвистических концепциях прошлого по-разному. Либо семантическое рассматривается в качестве одной из сторон синтаксических построений и синтаксис и семантика понимаются как две взаимопересекающиеся  области (И. Рис, С. Ульман), либо синтаксис включается в семантику (Г. Пауль), либо семантика понимается как самостоятельный компонент грамматики, противостоящий синтаксису или же синтаксису и фонетике (И.А. Бодуэн де Куртенэ). В современном языкознании широкое распространение имеют как первая, так и последняя концепция. На последней в ее современных модификациях и будет как раз сосредоточено внимание в данной статье.

2

Синтаксис и семантика, как правило, резко разграничиваются и противопоставляются друг другу как самостоятельные компоненты в работах по порождающей грамматике.

Грамматическая теория лидера трансформационалистов Н. Хомского в первом своем варианте была целиком асемантической. Синтаксис противопоставлялся, с одной стороны, фонологии и морфологии и, с другой стороны, семантике ⁹. Н. Хомский выводил в то время семантику за пределы грамматики, подчеркивая, что "грамматика автономна и независима от значения" ¹⁰ и связь между семантикой и синтаксисом "можно исследовать после того, как на независимых основаниях будет установлена синтаксическая структура" ¹¹. Взаимосвязь между ними должна иметь место, по мысли Н. Хомского, в рамках более общей теории языка, включающей в качестве составных частей теорию лингвистических форм и теорию использования языка ¹².

Выведение семантики за пределы грамматики в общем уже было присуще дескриптивизму, в недрах которого возникла трансформационная школа, и обосновывается, например, З.С. Харрисом в его книге "Методы структурной лингвистики" ¹³. Можно объяснить, таким образом, асемантизм порождающей грамматики Н. Хомского преемственными связями между дескриптивной лингвистикой и трансформацнонализмом. Но есть и другие, более глубокие истоки этого асемантизма.

Как известно, теория порождающей грамматики ориентируется в значительной степени на математическую логику. Эта ориентация не ограничивается заимствованием дедуктивного, логико-математического способа введения определений. В действительности и сама структура трансформационной грамматики напоминает собой строение логического исчисления (или, как его называют иначе в логике, синтаксической системы).

Логическое исчисление, или синтаксическая система, состоит из:'

а) словаря (или алфавита), т.е. перечня исходных элементов (или символов, знаков);

б) правил образования (или построения) выражений (или формул) языка из исходных элементов;

в) правил преобразования, в соответствии с которыми одни выражения языка, а именно выражения, полученные по правилам образования, преобразуются в другие выражения.

Таким образом, как словарь, так и правила образования я преобразования (в совокупности правила вывода) задаются заранее, списком. На "выходе" получаются выражения языка, не заданные заранее, а полученные из данных исходных элементов в соответствии о данными правилами вывода. Соблюдение правил вывода дает в результате выражение, именуемое правильно построенной формулой. Формула, представляющая собой конечный результат вывода, называется заключением, а совокупность предшествующих ей формул — доказательством.

Весь этот понятийный аппарат логики и был использован Н. Хомским и его последователями. Правда, при этом многие понятия получила другие имена. Так, исходным символам логического исчисления в порождающей грамматике отвечают исходные элементы типа Sentence, NP, N, T, VР, Verb, the, a, boy, ball, hit и т.п. Формуле как конечной линейной последовательности исходных символов соответствует предложение. Правильно построенная формула находит соответствие в грамматически правильном, или отмеченном, предложении.

Правилам образования и преобразования, по которым из соответствующих правильно построенных формул как из посылок непосредственно выводится в качестве заключения некоторая правильно построенная формула, в теории Н. Хомского отвечают правила деривации (иначе — правила грамматики фразовых структур) и правила трансформации. Заключению как конечному результату вывода соответствует терминальная цепочка. Грамматический термин "деривация предложения" оказывается эквивалентом логического термина "доказательство" ¹⁴.

Но логическое исчисление строится чисто формальным путем, в отвлечении от значения (если не иметь в виду "значений", определяемых взаимосвязями элементов внутри системы и не являющихся предметом семантики) ¹⁵. Построение же логических исчислений изучает так называемый логический синтаксис. Р. Карнап, один из виднейших представителей этой дисциплины, понимает ее как чисто формальную теорию языка, интересующуюся не значением языковых выражений, а только видом и порядком символов, из которых сконструированы эти выражения ¹⁶. По более позднему определению Р. Карнапа, это такая область исследований языка, в которой мы .абстрагируемся от субъекта, употребляющего язык, а также от десигнатов языковых выражений и анализируем исключительно отношения между данными выражениями ¹⁷.

Вот эта-то формальная теория и послужила Н. Хомскому образцом для построения лингвистической теории синтаксиса естественного языка. Порождающая грамматика оказалась слепком с логического синтаксиса (с добавлением фонологического компонента). Асемантизм логического синтаксиса отобразился в асемантизме трансформационной грамматики. Господство же чисто формального, механистического подхода к языку в американской лингвистике 40-х — 50-х годов, подхода, игнорировавшего значение языковых форм, только способствовало этому обстоятельству.

Обращение к логике привело, между прочим, к распространенному сегодня отождествлению понятий "синтаксис в лингвистике" и "синтаксис в логике". Между тем известно, что использование логиками термина "синтаксис" в общем-то не было первоначально ориентировано на сложившийся в лингвистике узус. Ясно, что синтаксис естественного языка не может строиться целиком дедуктивным способом и не может не опираться на эмпирические факты, тогда как логический синтаксис конструируется только как дедуктивная абстрактная система. Не случайно поэтому теория Н.Хомского встретила серьезную критику со стороны многих лингвистов, возражавших против механического переноса логико-математического подхода в грамматику.

С логикой же оказывается связанным и новый вариант порождающей грамматики Н. Хомского и его школы. Как известно, логический синтаксис довольно быстро исчерпал свой возможности в самой логике, тем более что многие его представители придавали ему общефилософское значение. В рамках логического синтаксиса, однако, не находили решения проблемы истинности, обозначения и значения. Поэтому с середины ЗО-х годов, вслед за А. Тарским, логики обратились к проблеме интерпретации синтаксических систем, к формулировании семантических правил, отражающих отношение языковых выражений к тому, что в них выражается, и включению их, наряду с синтаксическими, в формализованные языки. Возникла так называемая логическая семантика ¹⁸. Логический синтаксис и логическая семантика объединились в рамках более общей теории — металогики, внутри которой, однако, синтаксическая проблематика осталась исходной_г начальной. Формализованные языки строятся из:

а) словаря (или алфавита исходных элементов),

б) правил образования выражений (или формул) языка из исходных элементов;

в) правил обозначения (или соответствия), устанавливающих отношение исходных символов и формул к внеязыковым фактам;

г) правил истинности, устанавливающих истинностное значение формул языка.

Правила преобразования могут и не включаться в формализованные языки.

Синтаксис и семантика противополагаются в логической системе как ее формальная и содержательная части. Синтаксис имеет сугубо имманентный характер, семантика же предполагает наличие какого-то денотата или референта вне языка.

Таково же соотношение синтактики и семантики в рамках семиотики, которая, однако, включает еще один компонент — прагматику, рассматривающую отношение символов и выражений языка к тому, кто ими пользуется.

Порождающая грамматика Н. Хомского в ее новом варианте повторяет как раз присущее металогике и семиотике противоположение  синтаксиса и семантики как формального и содержательного. Воспроизводится и роль синтаксиса как исходной части системы. В порождающей грамматике выделяются теперь три компонента: синтаксический, семантический и фонологический, так что теперь она напоминает по строению грамматику И.А. Бодуэна де Куртенэ, где также выделялись три стороны: фонетическая, семасиологическая к морфологическая и где последней отводилась центральная роль (у Н. Хомского морфологической стороне соответствует синтаксический компонент).

Синтаксический компонент грамматики признается исходным. Он порождает так называемые "глубинные" структуры из начальных элементов и преобразует их в "поверхностные" структуры. Семантический и фонологический компоненты приписывают смысловую и, соответственно, звуковую интерпретацию синтаксическим структурам ¹⁹. Семантика теперь включается в грамматику; но тем не менее противопоставляется внутри нее синтакснсу. Синтаксис тем самым по-прежнему остается асемантическим. А это означает, что асемантическими, чисто формальными построениями оказываются и глубинные структуры. Значение приписывается им лишь после того, как они были порождены и после соответствующих преобразований переданы на "вход" семантического компонента.

Между тем их анализ заставляет предположить, что представление о двух отдельных, самостоятельных сферах языка — синтаксической и семантической — неверно, что значение необходимо присутствует в самом начале порождения предложения и тем самым семантический фактор по существу предшествует формально-синтаксическому ²⁰.

Отсюда следует, что переход от грамматики целиком асемантической к грамматике, включающей семантический компонент как отдельную подсистему, лишь приблизил нас к построению адекватной синтаксической теории, но является только полумерой. Нужен следующий шаг — а именно включение семантического компонента непосредственно в синтаксис, объединение формального (конструктивного) и смыслового аспектов как двух сторон синтаксических явлений. Этот шаг обеспечит большее сближение теории порождающих грамматик с традиционной грамматикой, тем более что о попытках найти опору для своих теоретических построений в традиционной грамматике Н. Хомский и его сторонники писали не раз ²¹.

3

Включение семантического компонента в грамматику явилось результатом попыток ряда исследователей соединить трансформационную грамматику Н. Хомского и семантику, которой в последние десятилетия стало уделяться серьезное внимание со стороны многих лингвистов. На наших глазах перестало действовать табу, наложенное на проблему значения в некоторых направлениях структурализма в прошлом. Роль и место семантического компонента в порождающей грамматике осталось, однако, неясными, поскольку не была достаточно обоснована или, напротив, не была убедительно опровергнута правомерность выделения любых значений в особую систему, противостоящую системам лексической и синтаксической. Неясным остался также вопрос о взаимоотношении двух последних систем.

Дж.А. Фодор и Дж.Дж. Кац предложили модель грамматики, в соответствии с которой в синтаксисе выделяется лексикон; содержащий характеристики синтаксического поведения исходных элементов, а в семантике соответственно выделяется словарь, содержащий информацию о лексических значениях этих элементов ²². Лексические единицы характеризуются, по Фодору и Кацу, дважды — в лексиконе и в словаре, по их синтаксическому употреблению (как исходные символы для порождения предложений) и по их лексическому значению (по их денотативной отнесенности). Такое положение имеет место и в формализованных языках, содержащих исходные символы в словаре, а нх семантическую интерпретацию — в правилах обозначения (как соответствия).

Двоякое перечисление лексических единиц уже служило предметом критики. Так, М. Бирвиш считает более целесообразным соединить информацию о синтаксическом поведении и значении исходных элементов в лексиконе и поместить его в синтаксис. Семантическому же компоненту отводится более специальная роль: он должен содержать правила построения смысла синтаксических комплексов ²³. Это означает, что М. Бирвиш проводит расчленение семантики лексической и грамматической и включает первую в синтаксис; сннтаксическая же (или шире — грамматическая) выступает у него обособленно, в виде самостоятельного компонента грамматики. Синтаксису противопоставляется синтаксическая семантика. Нужно подчеркнуть, что это расчленение имеет неявный характер, ибо в явной форме М. Бирвиш высказывается, как можно понять, скорее против разграничения лексического и грамматического значений, объясняя свои возражения трудностями, которые возникают при попытках провести достаточно строгую границу между словарем и грамматикой ²⁴.
Таким образом, противопоставление синтаксиса и семантики привело в итоге к меньшему (у Фодора, Каца, Постала) или большему (у Бирвиша) растворению лексики в синтаксисе.

Во всяком случае, можно иметь в виду, что лексические единицы нецелесообразно и неверно считать минимальными синтаксическими единицами. Таковыми являются не слова и не морфемы, а единицы более абстрактного рода, которые выступают как звенья системы отношений, репрезентируемых определенными синтаксическими структурами. С данными единицами могут быть соотнесены определенные синтаксико-семантические классы слов, способных служить представителями синтаксических микроединиц в актуальных, конкретных построениях. Обособление синтаксической семантики от лексической является в известной мере шагом вперед. Но оно нуждается в экспликации, что отсутствует у М. Бирвиша.

Нужно открыто признать необходимость отграничения синтаксической семантики от лексической. Но как только такое признание будет сделано, то отпадет необходимость обособлять семантику вообще, отрывая ее от лексики и синтаксиса. Закономерно будет говорить тогда о противопоставлении и взаимодействии синтаксической и лексической систем, включая сюда противопоставление и взаимодействие синтаксического и лексического значений.

Подобный подход в общем и характерен как раз для традиционного языкознания. Из американских ученых к этой точке зрения ближе всего стоит, пожалуй, У. Вайнрайк. В его концепции синтаксис и семантика пронизывают друг друга, становясь двумя сторонами целого, семантические признаки сливаются с синтаксическими. Разграничение синтаксиса и семантики он справедливо квалифицирует как искусственное, неестественное для человеческого языка ²⁷.

 4

Строение и функционирование семантического компонента порождающей грамматики мыслится в концепции Дж.А. Фодора и Дж.Дж. Каца следующим образом. Синтаксический компонент порождает цепочки лексических единиц, называемые глубинными структурами. Эти цепочки содержат информацию о семантических и фонологических прнзнаках элементов и информацию об их синтаксических иерархических связях. Синтаксические связи задают направление и последовательность комбинирования семантических признаков вплоть до построения значения высказывания в целом. Различаются семантические признаки четырех видов:

а) синтаксические маркеры (часть речи, или грамматический класс слов);

б) семантические маркеры (грамматико-лексические и лексико-семантические группы слов: одушевленность — неодушевленность, пол и т.п.);

в) дистинкторы (distinguishers), служащие уточнению семантических маркеров;

г) селекционные ограничения, характеризующие  возможность сочетания данного элемента с другими.

Синтаксическая релевантность признается, таким образом, только за синтаксическими маркерами (а) и отчасти за селекционными ограничениями (г). Этим признакам принадлежит, по существу, связующая роль между лексикой и синтаксисом. Собственно же синтаксические значения сводятся только к отношениям типа "подлежащее предложения", "сказуемое предложения", "дополнение глагола", "определение" и т.п. Место значений типа "деятель (носитель действия, агенс)", "предмет действия (пациенс)", "инструмент (орудие) действия" остается неясным. Между тем вполне очевидно, что они обладают характером больше синтаксическим, чем лексическим.

М. Бирвиш недавно выдвинул новую концепцию соотношения семантики и синтаксиса и строения семантического компонента ²⁹. Семантическая характеристика каждого лексического элемента включает, по его мнению, две части: комплекс признаков, репрезентирующий собственно семантическую роль этого элемента в предложении, и селекционные ограничения, определяющие способ его сочетания с другими элементами. Порождающий процесс выступает как семантический по существу. Порождение заключается в построении комплексных признаковых структур, которые репрезентируют передаваемое содержание. Семантические признаки имеют характер одноместных и многоместных предикатов, так что построение признаковых структур может производиться по правилам логики предикатов (с необходимой ее модификацией). К признаковым структурам применяются правила трансформации, посредством которых глубинные синтаксические структуры как соединения семантических признаков переводятся в поверхностные синтаксические струк­туры. Глубинные структуры оказываются у М. Бирвиша, таким образом, чисто смысловыми образованиями.

Такой подход нельзя не приветствовать. Однако необходимо заметить, что у М. Бирвиша синтаксис и семантика так и остались обособленными друг от друга, что синтаксическое по-прежнему понимается как односторонне формальное.

Разграничение синтаксической и лексической семантики оказывается необходимым уже постольку, поскольку синтаксическое значение, как правило, не выводимо из лексического и не является попросту суммой лексических значений исходных элементов, вошедших в данное синтаксическое построение. Примеры типа щербовской фразы "Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка" как раз наглядным образом свидетельствуют о значительной  автономности синтаксического значения.

Семантический момент является по существу исходным в порождении синтаксических построений. Можно в данном случае воспользоваться термином Н. Хомского "глубинная структура", но не следует забывать, что для этого исследователя за данным термином стоит чисто формальное, асемантическое построение.

В действительности же глубинные структуры нельзя свести к совокупностям функций типа "подлежащее", "сказуемое" и т.п. Это скорее упорядоченные совокупности значений типа "агенс", "пациенс" и т.п., выступающие репрезентантами объективных систем отношений или их мыслимых аналогов. Иначе говоря, "глубинные структуры" Н. Хомского не так уж глубинны, они сводимы к более фундаментальным структурам, отражающим объективную действительность.

Такие структуры можно именовать реляционными, или реляционно-семантическими ³⁰. В качестве их элементов выступают семантико-синтаксические единицы, к пониманию сущности которых наиболее близко подошли А.М. Мухин ³¹ и особенно Ч.Дж. Филлмор ³². За каждой такой элементарной единицей (мы называем ее релятемой) стоит определенный член объективно данной или мысленно конструируемой системы отношений, взятой в отвлечении от конкретности  предметного характера.

Реляционно-семантическая структура представляет собой ведущий компонент синтаксической семантики, компонент "глубинного уровня". Она лишена непосредственной формально-синтаксической определенности, приобретаемой лишь на последующих ступенях порождения предложения, при переходе от "глубинного* к "поверхностному" уровню, т.е. к актуальному синтаксическому построению. С точки зрения реляционно-семантической тождественными будут, например, построения:

Der Schüler schreibt einen Brief;

Ein Brief wird von dem Schüler geschrieben;

der einen Brief schreibende Schüler;

ein von dem Schüler geschriebener Brief.

Тождество обнаруживается в том, что каждое из приведенных высказываний описывает ту же самую cистему отношений: "деятель — действие — предмет действия". Сохраняется направление действия (от деятеля к предмету действия), остаются тождественными состав и функции членов объективного отношения и репрезентирующих их элементарных семантико-синтаксических единиц — релятем. Меняется только формально-синтаксический способ представления одной и той же реляционной структуры.

При выделении реляционной структуры мы отвлекаемся от лексического наполнения, конкретных высказываний и обобщаем разные способы репрезентаций одной и той же системы отношений. Все они объединяются тождеством денотативной отнесенности. При этом денотатом здесь является не конкретная, а обобщенная, типичная ситуация, иначе говоря — класс ситуаций. Точно так же релятеме соответствует не отдельный конкретный предмет, а класс возможных индивидуальных предметов, свойств и т.п., могущих выполнять определенную функцию в системе отношений.

Необходимость выделения реляционной структуры как особого уровня или плана анализа семантики синтаксических образований особенно явно обнаруживается, между прочим, в том случае, когда приходится говорить о залоге. Объяснение, не выходящее за пределы уровня морфологического и уровня членов предложения, не может вскрыть действительной сущности этой грамматической категории. Говорить, например, о том, что в действительном залоге действие направлено от подлежащего, а в страдательном залоге — на подлежащее, значит смешивать явления разных планов: действие и его направление не представляют собой фактов синтаксического порядка, аналогичных, например, понятию сказуемого, подлежащего и т.п. Имея в виду уровень членов предложения, вряд ли закономерно говорить поэтому о направлении действия ³³.

Привлекая же уровень реляционно-семантический, вводя такие понятия, как производитель действия (агенс) и предмет действия (пациенс), мы убеждаемся, что на самом деле действие, обозначаемое синонимичными друг другу активной и пассивной конструкциями, не меняет своего направления. Меняется лишь языковой способ представления одной и той же структуры отношений, в силу чего подлежащее в одном случае оказывается репрезентантом агенса (в активной конструкции), в другом случае репрезентирует пациенс (в страдательной конструкции).

Известно, что понятиями агенса и пациенса издавна пользуется традиционная грамматика. Они отнюдь не являются новыми. В данном случае новой является лишь попытка указать, что обращение к этим понятиям представляет собой анализ уровня синтаксической семантики, уровня наиболее фундаментального в силу его ориентации на внеязыковую дейстительность. Новым является и термин "релятема", призванный служить родовым именем для видовых понятий "агенс", "адресат"', "инструмент" и т.п.

Выбор того или иного конструктивно-синтаксического способа представления данной реляционной структуры обусловливает соответственно наложение дополнительных синтаксических значений. Каждой релятеме на более "поверхиостном" уровне ставится в соответствие актуализирующая ее позиционно-функциональная синтаксическая микроединица — тагмема, а упорядоченный набор тагмем, необходимый и достаточный для выражения исходного отношения, выступает как инвариантная синтаксическая единица — конфигурация. Конфигурация актуализирует реляционаую структуру, переводит ее с "глубинного" на "поверхностный" уровень. При этом одна и та же реляционно-семантическая структура может воплотиться как в конфигурации финитной: Der Schüler schreibt einen Brief; Ein Brief wird von dem Schüler geschrieben; так и в нефинитной конфигурации: der einen Brief schreibende Schüler; далее, как в конфигурации активной: Der Schüler schreibt einen Brief, так и в пассивной: Ein Brief wird von dem Schüler geschrieben.

В соответствии с этим одна и та релятема может актуализироваться в разных тагмемах. Так, релятема "предмет действия (пациенс)" в вышеприведенных финитных конфигурациях представлена:

а) тагмемой "аффицируемый объект" (einen Brief),

б) тагмемой "субстанциальный неперсональный субъект” (ein Brief).

Тагмема оказывается, таким образом, промежуточной величиной между релятемой, с одной стороны, и членом предложения, с другой.

Разграничение реляционно-семантической структуры как единицы "глубинной" и конфигурации как единицы "поверхностной" ведет по существу к параллельному разграничению "глубинного" и "поверхностного” уровней синтаксической семантики, "глубинных" и "поверхностных" синтаксических отношений и к некоторым другим следствиям, весьма существенным для построения синтаксической теории.

При этом надо иметь в виду, что синтаксическая семантика "поверхностного” уровня не отождествляется в данном случае со значением конкретного высказывания. Предполагается ее отвлечённость от лексического наполнения, от линейного и интонационного аспектов, от возможностей распространения в более сложные образования и т.п. Иначе говоря, конфигурационный уровень оказывается более "поверхностным”; более конкретным только по сравнению с уровнем реляционным, семантико-сиитаксическии, но менее "поверхностным" по сравнению с уровнями, где снимаются указанные ограничения.

Семантическая структура конфигурации может быть двухъярусной. Первый и основной ей ярус образует реляционно-семантическая структура. В качестве второго яруса может выступать преднкационная структура. Если первая отражает некую систему отношений как свой денотат, то вторая отражает участие автора речи в выборе способа языковой репрезентации исходной системы.

Автор речи может, имея дело с реляционной структурой типа "агенс — действие — пациенс", сделать исходным пунктом грамматической предикации как агенс, например: Karl pflückt die Āpfel; Er schreibt Briefe, так и пациенс. например: Die Āpfel werden vоп Karl gepflückt; Briefe werden vоп ihm geschrieben. Вместе с тем он может выбрать и непредикационный способ представления данной реляционной структуры, напр.: das Pflücken der Āpfel von Karl; der die Āpfel pflückende Karl; die von Karl gepflückten Āpfel.

Семантическая структура предложения более чем двухъярусна. Кроме ярусов реляционно-семантического и предикационного в ней содержатся такие составляющие, как модальность (включая корреляцию "утвердительность — отрицательность"), перспектива сообщения, коммуникативное назначение (сообщение — вопрос — побуждение), эмоциональная окрашенность.

Все эти компоненты накладываются на реляционно-семантическую и предикационную структуру. Исходной же при порождении предложения является реляционно-семантическая структура. Этот компонент синтаксической семантики принадлежит самому языку, его базису, над которым и надстраивается система разнообразных строевых средств.

Строение реляционно-смысловых структур и их состав оказываются в известной степени более универсальными, чем это имеет место в отношении других единиц языка ³⁵. Но это еще не дает основания исключать их из числа языковых явлений и относить к компетенции логики. Ведь не вызывает же возражения то обстоятельство, что языки имеют не только различия, но и сходства.

Сходные моменты, даже если они охватывают все языки и оказываются тем самым универсальными, не теряют от этого своей языковой специфики. Наоборот, они должны оцениваться как наиболее существенные стороны языковой действительности ³⁶.

В заключение можно отметить следующее:

I) Разделение и противопоставление синтаксиса и семантики в некоторых современных лингвистических теориях, особенно в трансформационной школе порождающей грамматики, обусловлено в основном влиянием логики, где друг другу противопоставляются синтаксис (синтактика) и семантика. С точки зрения лингвистической неправомерны ни это разделение, ни отождествленне синтаксиса в лингвистике с синтаксисом в логике. В синтаксических явлениях естественного языка конструктивная и содержательная стороны находятся в единстве и взаимодействии. Синтаксическое здесь не тождественно формальному.

2) Более адекватным является разграничение и противопоставление синтаксиса и словаря, соответственно синтаксического и лексического значений. Синтаксическое значение не выводимо из лексического, оно не складывается из суммы лексических значений исходных элементов, а присуще именно данной схеме синтаксического построения и соответственно элементам этого построения.

3) Семантический фактор является исходным в порождении синтаксических построений, обусловливая выбор тех или иных конструктивных возможностей. Конструктивный фактор предопределяет  границы развертывания содержания, направляя этот процесс в определенное русло. Ведущая роль в синтаксической семантике принадлежит так называемой реляционной структуре, отображающей абстрактную систему объективных или мыслимых отношений. Реляционная структура состоит из релятем, выступающих соответственно в качестве элементарных семантико-синтаксических единиц. Она репрезентируется на конструктивно-синтаксическом уровне посредством конфигураций.

4) Реляционная структура является наиболее глубинным компонентом синтаксической семантики, поскольку она отражает направленность синтаксического построения на денотат. Реляционная структура более фундаментальная по своему характеру, чем так называемая "глубинная структура" в концепции Н. Хомского. На реляционную структуру может накладываться предикационная структура, определяющая выбор говорящим одного из членов отношения в качестве исходного пункта грамматической предикации. Остальные синтаксические значения надстраиваются над реляционным и предикационным.

5) Разграничение реляционного и предикациоиного аспектов синтаксической' семантики в общем уже содержится в традиционной, грамматике, различающей такие понятия, как субъект предложения и субъект действия, и нуждается лишь в более полной экспликации.

 
ПРИМЕЧАНИЯ

1. J. Ries. Was ist Syntax? Prag, 1927, S. 142.
2. St. Ulmann, Principles of Semantics. Glasgow; Oxford, 1957, p. 27 etc.
3. H. Paul, Deutsche Grammatik, Bd. III, Halle (Saale), 1954, S. 3.
4. См. об этом: J. Laziczius, Die Kernfrage, "Zeitschrift für Phonetik and Sprachwissenschaft", 1957/3.
5. И.А. Бодуэн де Куртенэ, Избранные труды по общему языкознанию, М., 1963, т. I. стр. 214; т. II,  стр. 32, 100, 183.
6. Там же, т. I, стр. 214.
7. Там же.
8. Там.же, т.П, стр. 163.
9. Н. Хомский, Синтаксические структуры, в сб.: "Новое в лингвистике”, вып, II, М., 1962, стр. 412.
10. Там же, стр. 421.
11. Там же, стр. 421, сноска 6.
12. Там же, стр. 514.
13. Z.S. Harris, Methods in Structural Llnguistics, Chicago, 1951, p. 376—378.
14. См., например, описание строения синтаксической системы: А. Чёрч. Введение в математическую логику, т. I, М., 1960, стр. 48 и след.
15. "Философский словарь" (под ред. М.М. Розенталя и П.Ф. Юдина_з изд. 2-е, М„ 1968, стр. 143-144.
16. R. Carnap, Logishe Syntax der Sprache, Wien, 1934, S. 1.
17. R. Carnap, Introduction to Semantics, Cambridge (Mass.), 1948, p. 9.
18. См. о логической семантике: Р.Карнап, Значение и необходимость, М., 1959; А. Шафф, Введение в семантику, М., 1963; “Философская энциклопедия”, т. 4, 1967, стр. 576 (статья “Семантика в логике”).
19. См.: N. Chomsky, Aspects of the Theory of Syntax, Cambridge (Mass.),. 1965; J.A. Fodor, J.J. Katz. The Structure of a Semantic Theory, "Language", v. 39, 1963; J.J. Katz, P.M. Postal, An Integrated Theory of Linguistic Descriptions, Cambridge (Mass.), 1964; M. Bierwisch, Aufgaben und Form der Grammatik, "Zeichen und System der Sprache", Bd. III, Berlin, 1966; G. Helbig, Zu neueren Entwicklungen in der generativen Grammatik, "Deutsch als Fremdsprache", 1969/5.
20. См. об этом: G. Helbig, Указ.статья, стр. 353. Следует вспомнить, что говорящий идет путем "от значения — к форме", а  слушатель — путем "от формы — к значению". См.: О. Есперсен. Философия грамматики, М., 1958, стр. 47—48.
21. Н. Хомский, Логические основы лингвистической теории, В сб.: "Новое в лингвистике^м, вып. IV, М., 1965; его же, Cartesian Linguistics. A Chapter to the History of Rationationalist Thought, N.-Y., London, 1966; G. Helbig, Die Transformationslehre bei Harris und Chomsky, "Deutsch als Fremdsprache”, 1966/1 u. 2 (русский перевод в ж: "Иностранные языки в школе", 1966, №№ 5—6).
22. J.A. Fodor, J.J. Katz, Указ. статья.
23. M. Bierwisch, Указ. статья, стр. 32.
24. Там же, стр. 33.
25. См. высказывания по вопросу о разграничении лексики и грамматики в работах: О. Есперсен, Указ. раб., стр. 31 и след.; Л.В. Щерба, Очередные проблемы языковедения, в кн.: Л.В.Щерба, Избранные работы по языкознанию и фонетике, т.I, Изд-во ЛГУ, 1958, стр. 16; Л.Р. Зиндер, Т.В. Строева, Современный немецкий язык, М., 1957, стр. 6; K. Bühler, Sprachtheorie. Die Darstellungsfunktion der Sprache, Jena, 1934. См. о разграничении лексического и грамматического значений: М.И. Стеблин-Каменский, Об основных признаках грамматичеокого значения, "Вестник ЛГУ", 1954, № б; В.Н. Жигадло, И.П. Иванова, Л.Л. Иофик, Современный английский язык, М., 1956, стр. 8; В.А. Звегинцев, Очерки по общему языкознанию, Изд-во МГУ, 1962, стр. 381—382; О.С. Ахманова, И.А. Мельчук, Е.В. Падучева, Р.М. Фрумкина, 0 точных методах исследования языка (О так называемой "математической лингвистике"), Изд-во МГУ, 1961, стр. 33—34).
26. См. замечания по этому вопросу: Э.Р. Атаян, Предмет и основные понятия структурального cинтаксиса, Ерeвaн, I968, стр. 134 и след.; И.П. Сусов, Глагольные конфигурации с финитным ядром в современном немецком языке, Канд. дисс., Л., 1969, стр. 20 и след.

27.   U. Weinreioh, Explorations in Semantic Theory, “Current Trends in Linguistics", ed. by Th.A. Sebeok. Vol. V, The Hague; Paris, 1966, p. 468—469. См. также: Его же, 0 семантической структуре языков, в сб.: "Новое в лингвистике", вып. V, М., 1970, стр. 227.

28.  J.A.Podor, J.J. Katz, Указ. статья.

29.  M. Bierwisch, Strukturelle Semantik, “Deutsch als Fremdsprache", 1969/2.

30.  См.: I. П. Сусов, Про межi присудка в нiмецькому реченнi, В сб.: "Iноземна фiлологiя", вип. 29, Львiв, 1971.

31.  A.M.Мухин, Функциональный анализ синтаксических элементов (на материале древнеанглийского языка), М.; Л., 1964.

32.  Краткую информацию об идее Ч. Филлмора см. в ст. G.Helbig, Zu neueren Entwicklungen in der generativen Grammatik.

33.  А так именно и разграничиваются действительный и cтрадательный залог в некоторых новейших грамматиках немецкого языка. См. напр.; W. Schmidt, Grundfragen der deutschen Grammatik, Berlin, 1965.

34. См.:А.А. Холодович_> Опыт теории подклассов слов, ВЯ, I960, № 1; И.П. Сусов, Одноместные финитные конфигурации в немецком языке, в сб.: "Лингвистические исследования",Тула, 1969; его же, Финитные конфигурации немецкого языка, выражающие двухместные синтаксические отношения, в сб.: "Проблемы немецкого языкознания и методики преподавания немецкого языка", Тула, 1970.
35. См.: Ch.J. Fillmore, On the Notion of ‘Equivalent Sentence Structure’, "Zeichen und System der Sprache", Bd. III, Berlin, 1966, S. 70.
36. Проблема синтаксической семантики является предметом анализа во многих новых исследованиях, из которых особого внимания читателей заслуживают и должны быть названы здесь: F. Daneš, Three-Level Approach to Syntax, "Travaux linguistiques de Prague", 1, Prague, 1966; P. Sgall, Ze současné teoretické lingvistiky vе svě'tě, "Slovo a slovesnost”, XXXI, 1970/2.
37. В зародыше эта идея содержится у Ш. Балли. См.: Ш. Балли, Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955, стр. 122.

 
Сусов И.П. К взаимоотношению синтаксиса и семантики // Вопросы английской и французской филологии. Тула, 1971. С. 3—24.

 
Стартовая страница
Содержание сайта
Список опубликованных трудов
Книги, вышедшие под редакцией ИПС