Из трудов Ивана Павловича Сусова

И. П. СУСОВ

(Калининский госуниверситет)

КОММУНИКАТИВНО-ПРАГМАТИЧЕСКАЯ ЛИНВИСТИКА

И ЕЕ ЕДИНИЦЫ

Первая половина XX века ознаменовалась распространением и утверждением в качестве господствующего в языкознании системно-структурного направления, основные принципы которого наиболее четко сформулировал в свое время Ф. де Соссюр. Исследовательская мысль гениального швейцарского ученого шла по пути постепенного вычленения и ограничения предметной области лингвистики. Сперва в рамках психологии вообще им выделялась социальная психология, внутри нее — семиология, изучающая жизнь знаков в обществе, а среди семиологических дисциплин — лингвистика. Объект лингвистики, в соответствии с общим духом редукционизма, подвергался дальнейшему расчленению и выделению на каждом очередном этапе того, что, по мысли Ф. де Соссюра, может и должно подлежать компетенции языковеда и никого другого. Так, лингвистика в целом расчленяется им на внешнюю, изучающую условия функционирования языка, и внутреннюю, имеющую свои предметом строение языка; внутренняя лингвистика распадается на лингвистику речи и лингвистику языка (в узком, специфическом понимании этого слова); в лингвистике языка различаются лингвистика эволюционная (или диахроническая) и статическая (или синхроническая). При этом приоритет отдается каждый раз только одной из противоположных сторон, так что в конечном итоге идеалом провозглашается лингвистика: а) внут­ренняя, б) имеющая дело только с языком (или языковой системой), в) синхроническая, т. е. такая дисциплина, которая исключает или существенно ограничивает учет динамического начала, речевого контекста и роли внешних (прежде всего социальных и психологических) факторов, в том числе языковой способности и речевой деятельности субъекта — носителя языка, его мотивов, целей, намерений и т. д.

Редукционистский подход к языку позволил достичь определенных успехов в выявлении внутрисистемных связей и отношений, в уточнении критериев инвентаризации и классификации элементарных языковых единиц. Но вместе с тем в языкознании постепенно создавалась и закреплялась парадоксальная ситуация; Для Ф. де Соссюра признание связи лингвистики с психологией сводилось не более чем к констатации психического модуса существования языковых знаков и языковой системы в целом, что впоследствии, в классических концепциях структурализма, резко выступающего против «рецидивов» психологизма в языкознании, оказалось снятым; связь лингвистики с социальной психологией, а через нее с социологией давала возможность говорить о социальной природе языка, его конвенциональности, но не более того; связь лингвистики с семиологией (в иной традиции — с семиотикой) была сведена только к семиологической, дифференциальной значимости языковых единиц, не предполагающей существенной роли их «позитивных», нереляционных, т. е. субстантных, свойств. Иными словами, включение языка в контекст связей с психологией, социологией (и со­циальной психологией) и семиотикой долгое время лишь прокламировалось, особенно тогда, когда лингвистика по преимуществу сосредоточивала свое внимание на элементарных единицах типа фонемы и морфемы, их дифференциальных признаках, классах фонем и морфем, грамматических категориях слова и т. п.

Ограниченные возможности редукционистского подхода начали становиться более или менее ощутимыми, когда внутренняя логика развития языкознания побудила изучать интенсивнее значение слова и предложения, структуру и смысл более сложных, чем предложение, единиц, проблему уместности предложения и текста в той или иной ситуации общения и т. п. Первоначально делались попытки решать вновь возникающие в связи с этим проблемы средствами системно-структурной лингвистики, расширяя сферу применения ее концептуального аппарата и методик, пристраивая к ее основному теоретическому зданию дополнительные частные теории. Но сейчас уже ясно, что вся область явлений, относящихся к речи (или речевой деятельности), психологическим и социальным условиям языкового общения, может претендовать на то, чтобы быть предметом новой, самостоятельной лингвистической дисциплины, дополнительной по отношению к системно-структурной, но не выступающей в ка­честве ее продолжения.

Как бы эта дисциплина ни именовалась — лингвистика речи, лингвистика языкового общения, прагмалингвистика, коммуникативная лингвистика или как-то иначе, ее пафос заключается прежде всего в том, чтобы поставить в центр внимания динамическое начало, а именно деятельность общения, осуществляющегося человеком в определенных социальных и межличностных условиях, с определенными мотивами и целями, с использованием специальных языковых средств, инвентаризируемых и моделируемых в их отношениях друг к другу системно-структурной лингвистикой. Но вместе с этим встает вопрос о наличии в языковом общении и своих собственных единиц, выступающих в качестве звеньев коммуникативной деятельности, несущих в себе основные признаки этой деятельности и противостоящих системно-структурным единицам (фонеме, морфеме, слову и предложению) в качестве коммуникативно-прагматических (или коммуникативных) единиц.

К числу таких единиц чаще всего относят речевой акт (или речевой поступок) как минимальный относительно самостоятельный отрезок процесса деятельности общения, совершаемой определенным субъектом по отношению к определенному адресату в определенных конкретных условиях с определенными намерениями. Для основоположников теории речевых актов Джона Л. Остина и Джона Р. Сёрла эта единица есть произнесение, высказывание (utterance) языкового знака, прежде всего предложения, с определенной целью, с той или иной иллокутивной силой (Austin, 1962; Searle, 1969). К настоящему времени речевой акт достаточно хорошо изучен во всем том, что касается его структуры вообще и содержательной структуры в частности, правил, предопределяющих успешность и удачность его совершения, иллокутивных (или коммуникативно-прагматических, интен-циональных) типов, языковых и внеязыковых критериев их разграничения, специфики перформативных (или автомета-коммуникативных) актов высказывания и т. д. И вместе с тем стали очевидными слабые места теории речевых актов, которые, однако, здесь обсуждаться не будут. Единственное, что следует заметить в связи с проблемой коммуникативно-прагматических единиц: речевой акт — это не единица общения, т. е. двустороннего обмена смысловой информацией (если понимать общение узко, трактовать его как коммуникацию). Речевой акт — это элементарная единица сообщения, т. е. только передачи информации в одном направлении. В речевом акте не отражается двусторонняя природа человечеекого общения.

Не случайно Тён А. ван- Дейк- предложил более широкое понятие коммуникативного акта, состоящего из: а) речевого акта, или акта говорящего; б) аудитивного акта, или акта слушающего, и в) коммуникативной ситуации, т. е. характеристик говорящего и слушающего, их взаимоотношений, сопровождающих событий и т. п. Речевой акт выступает, по Т. ван Дейку, как отношение между говорящим, произносимым высказыванием, временем и местом произнесения высказывания. Аудитивный акт, соответственно, характеризуется как отношение между слушающим, воспринимаемым высказыванием, временем и местом восприятия высказывания. Время и место произнесения высказывания и его восприятия могут не совпадать (например, при записи высказывания на магнитофонную ленту и его последующем воспроизведении посредством того же или иного аппарата; коммуникативное отношение между пишущим и читающим чаще всего предполагает несовпадение времени и места между совершаемыми ими действиями в рамках одного и того же «коммуникативного акта). Для Т. ван Дейка существенно, таким образом, различение: самого высказывания, говорящего, слушающего, речевого акта, аудитивного акта, времени речевого акта; времени аудитивного акта, места речевого акта и-места аудитивного акта (Dijk, 1972: 317—323). Тождественность произносимого и воспринимаемого высказывания признается здесь как более или менее очевидная. Однако можно и, вероятно, нужно, искать различия в прагматических значениях высказывания для говорящего и для слушающего, опирающихся на общее, инвариантное семантическое (пропозициональное) значение предложения как языковой единицы, которая используется в качестве своеобразного инструмента при совершении речевого и аудитивного актов. Следует напомнить, что для Дж. Сёрла высказывание есть не речевая манифестация предложения, а совершение речевого поступка посредством предложения.

И все-таки понятие коммуникативного акта, предложенное Т. ван Дейком, неполно с точки зрения широкого деятельноетного подхода, предполагающего включение языковых (и не только языковых, а любых других коммуникативных, но не вербальных) действий в предметно-практическую деятельность человека. К тому же термин коммуникативньш акт не вполне удачен. Минимальным контекстом для локутивно-аудитивного двустороннего акта речевой деятельности будет акт однократного обмена действиями, образующий простую интеракцию (или простой интерактивный блок). В обмене действиями участвуют не менее двух лиц, при этом каждая из частей интерактивного блока выступает как отдельный ход («move») одного из участников общения, и этим ходом может быть и речевой поступок, и неречевое действие. Для целей прагмалингвистического анализа интересны случаи, когда оба хода оказываются речевыми или когда речевым будет хотя бы один из них. Если место имеет обмен речевыми действиями, т. е. так называемое диалогическое единство, то происходит мена коммуникативными ролями, а вместе с ними чередование локутивных и аудитивных актов для каждого из участников речевого общения. Но и диалогическое единство, и чередование речевого и неречевого поступков в процессе общения — это только частные виды интердкции. Примеры полностью невербализованной интеракции: покупатель протягивает продавцу в магазине чек, продавец передает покупателю уже отложенный товар; один из игроков перебрасывает мяч другому игроку, тот ловит его и направляет дальше. Примеры полностью вербализованной интеракции {диалогического единства):

Из разговора Петра Андреевича и Павла, персонажей романа А. Ананьева «Годы без войны»: — Все сейчас в один голос говорят, что в деревне плохо. Скажите, действительно ли это так? — Плохо? Это ведь как посмотреть. На земле оно что ж хорошего? Сила нужна. А до того, как живем — да так и живем, как всегда жили.

Из разговора А. Г. Карпова и Дементия Сухогрудова (тот же роман А. Ананьева): — Товарищ Сухогрудов? — Да...

Если привести соответствующий отрывок более полно, то связь вербальных и невербальных действий будет проиллюстрирована весьма наглядно:

Дементий вошел и остановился в нерешительности. Это была приемная Косыгина. В глубине ее, у окна со светлыми, шелковисто обрамлявшими кабинет шторами, сидел за письменным столом помощник Косыгина Анатолий Георгиевич Карпов. Невысокий, плотный еще мужчина с тем округлым русским типом лица, в котором при первом же взгляде на него всегда чувствуется доброе расположение, поднялся и, пройдя несколько шагов навстречу Дементию, спросил:

— Товарищ Сухогрудов?

— Да, — ответил Дементий.

— Вам придется немного подождать, — сказал Карпов, глядя умными, успокаивающе-добрыми глазами на Дементьева. — Пройдите пока сюда. — Он провел Дементия в комнату для ожидания и, оставив одного, вернулся к своему столу.

Если же вновь воспользоваться текстом того же романа, то можно привести следующий пример переходной, вербально-невербальной интеракции:

— Пожалуйста, вот сюда, — сказал тот самый седой человек, открыв дверь и предлагая Дементию войти в нее.

Дементий вошел и остановился в нерешительности.

Здесь невербальная часть следует за вербальной. Обратное — сперва невербальная, затем вербальная часть — демонстрируется следующим примером из названного романа:

Борис хотел было пойти за ним, чтобы объясниться, но Белецкий остановил его.

— Не надо, — сказал он. — Ему не на что обижаться.

Итак, уже однократный обмен действиями (речевыми и неречевыми), простую интеракцию, выступающую в качестве минимального звена всякой деятельности, направленной на взаимодействие между людьми, и состоящую из двух взаимосвязанных действий (или поступков), т. е. двухчастную, диадическую по своему строению единицу, можно считать действительно отражающей природу и сущность человеческого общения (как материального, так и духовного). Интеракция существует как двуединство, в котором каждая часть предполагает другую, «открывает» для нее соответствующую валентность. Вербальная, или языковая, интеракция включает в себя в качестве линейных подблоков локутивно-аудитивные акты, а те, в свою очередь, распадаются на симультанные или несимультанные акты речевые (локутивные) и аудитивные. Естественно, что теория речевых актов без учета этого обстоятельства не может быть полна. Вместе с тем для объяснения прагматической структуры вербальных интерактивных блоков недостаточно будет знания только правил (конвенций, норм), лежащих в основе коммуникативных (или — уже — речевых) стратегий, а потребуется обращение к стратегиям, нормам и поступкам интеракций на уровне межличностных и социальных отношений.

Минимальные (т. е. двухчастные) интерактивные речевые блоки часто выступают в качестве частей более сложных образований. Они в конечном итоге группируются в достаточно самостоятельные, относительно замкнутые в определенных коммуникативных условиях диалоги (можно об этих единицах говорить как макродиалогах, противопоставляя их диалогическим единствам как микродиалогам). К ним, в частности, относятся такие формы языкового общения, как дружеская беседа, ссора, ученая дискуссия, родительское собрание, заседание специализированного совета с защитой на нем диссертации, урок в школе, заседание суда, сессия совета народных депутатов. Монологические выступления можно, между прочим, иногда трактовать как компоненты неполностью вербализованных интеракций (ср. инструкцию об обращении с тем или иным прибором, или об установке и правилах эксплуатации станка, торговую рекламу). Но только диалогическая речь в ее естественном виде самым полным образом реализует специфику человеческого языкового общения как обмена действиями, как социальной интеракции или же цепи таких интеракций. Только в диалогической речи дано полностью все многообразие видов взаимодействия между коммуникативными интенциями общающихся и между их речевыми ходами. Поэтому диа-лог представляет наиболее благоприятные возможности для прагмалингвистических исследований, для установления единиц языкового общения, для выявления правил интерактивного речевого поведения участников общения. 'Как в микродиалоге (диалогическом единстве), так и в макродиалоге (разговоре — в широком смысле этого слова) особенно четко обнаруживается решающая роль когнитивного и социального контекста для успешного взаимопонимания, для интерпретации каждым из общающихся речевых ходов другого (или других), для обнаружения связности как семантической (между пропозициями, фразовыми темами и т. п.), так и прагматической (между речевыми намерениями и ожиданиями) (см.: Комина, в данном сборнике).

Макродиалог и микродиалог являются, соответственно, предельной и минимальной единицами языкового общения, языковой интеракции. Когда макродиалог достигает большой протяженности, то между ним и микроединицей общения могут быть выделены связные последовательности (блоки, подблоки и т. д.) речевых ходов, являющиеся фрагментами диалогического целого и вместе с тем более сложными единствами, чем простая языковая интеракция. Для любой единицы членения диалогического целого будет характерно наличие (в принципе) связи с глобальной темой (топиком) разговора и глобальной его целью, в рамках которой, однако, индивидуальные цели общающихся могут быть как однонаправленными, так и неоднонаправленными (даже противоположными).

Что же касается речевых актов, то они либо каждый в отдельности, либо в той или иной их линейной совокупности, вплоть до развернутых монологических выступлений (например, лекция профессора перед студенческой аудиторией, спортивный репортаж комментатора радио или телевидения, сообщение ТАСС, коммюнике об итогах межгосударственных _переговоров, отчетный доклад) конституируют речевые ходы в языковом общении, сами оставаясь единицами речевого сообщения.

В' данном случае тоже уместно искать единицы минимальные и предельные. Можно вслед за Т. ван Дейком говорить о речевом макроакте (Dijk, 1981), противопоставляя его отдельному речевому акту, микроакту. И тот, и другой могут характеризоваться семантически (через наличие определенного референта или совокупности связанных друг с другом референтов, а соответственно через наличие частной или глобальной темы, топика сообщения; в случае последовательности речевых актов возникает вопрос о средствах обеспечения семантической связности, или когеренции) и прагматически (через включение в определенную интерактивную ситуацию, отнесенность к определенному говорящему и слушающему,- к определенному времени и месту; в случае ..последовательности речевых актов здесь стоит вопрос о средствах согласования коммуникативных функций микроединид в рамках речевого целого).

Элементарный речевой поступок обычно определяется как минимальный акт выражения определенной коммуникативно-интенционалмюй, иллокутивной функции и чаще всего соотносится с предложением. Нужно, однако, отметить, что Дж. Остин, Дж. Сёрл и другие представители теории речевых актов, говоря о предложении, никак не эксплицировали это понятие. В действительности тот отрезок речевой деятельности, который может оказаться носителем коммуникативной функции, далеко не всегда совпадает с предложением. Не случайно сейчас все более явным становится стремление наряду с жестко определенным .понятием предложения оперировать менее жестко определенным понятием высказывания. Но и для высказывания можно предложить набор достаточно четких характеристик, в частности, таких, как тематическая отнесенность (не обязательно предполагающая наличие темы, или топика, .в самом высказывании,-допускающая его-коммуникативную нерасчлененность) и илллокутивность, или интнциональность.

Высказывание как информационный след- элементарного речевого акта может совпасть по своим границам с предложением, может быть реализацией только фрагмента структурной схемы предложения, непредложенческой структуры (обращение, междометие и т. п.), совокупности элементарных предложений/ В качестве примера можно воспользоваться несколькими последовательностями высказываний Феди, персонажа повести Н. Кожевниковой «Внутренний двор», в которых он пытается убедить Еку в никчемности мужа, ушедшего от нее (каждое из высказываний, репрезентирующих элементарный речевой акт с его специфической коммуникативно-интенциональной, прагматической функцией, здесь пронумеровано в рамках своего набора): (1) Послушай... (2) пойми... (3) Послушай, (4) так нельзя...(5) Ты должна учиться. (6) Сейчас все учатся. (7) Сама потом убедишься, насколько все изменится, взгляды твои, желания. (8) И то, из-за чего ты сейчас страдаешь, покажется... (9) Hy, в общем, ясно, что я имею в виду. После ее озадаченного ответа Не-ет он продолжает: (1) Екатерина Марковна, (2) Ёка! (3) Пойми, (4) очнись. (5) Замечательное время настало. (6) Большие дела, большие люди вокруг...(7) И отцепись наконец от своего Дмитрия!... (8) Потому что дурак он и дураком останется, сколько бы книжек ни прочел. После испуганного возгласа Ёки Федя! он продолжает: (1) Не останавливай меня, (2) все равно скажу. (3) Неведов трус. (4) И от тебя ушел, потому что струсил. (5) Говорю это не от возмущения и не потому, что мне жалко тебя. (6) Считаю, твоя удача, что удалось от него избавиться. (7) Потом бы разобралась, (8) да поздно. (9) Он, Неведов, посредственность, серость, а пыжится и будет пыжиться дальше. (10) И только кажется, что вреда от таких нет. (11) Такие по нутру своему инертны, безразличны, (12) а безразличие есть та же тупость. (13) От безразличия и до предательства недалеко... На попытку оборвать его — Федор! — он отвечает: (1) Хорошо, (2) согласен. (3) Не стоит забегать вперед... (4) Время покажет. А на пренебрежительный упрек Ёки Ты просто ему завидуешь он отвечает: (1) Я?!...-(2) Мне, Екатерина Марковна, завидовать и некогда и незачем. (3) Не только Неведову — (4) никому. (5) Мне бы только то успеть выполнить, что я наметил, во что верю, за что, если надо, голову положу... (6) Что бы потом ни случилось, мне, полагаю, повезло. (7) Не стыжусь я себя, (8) не озираюсь, (9) а это очень здорово. (10) А что еще замечательней, время я наше чую, (И) праздничное, (12) необыкновенное. (13) Хочу все, что сейчас есть, запомнить, сохранить. (14) И это мое время, никем, ничем мне не навязанное. (15) А ведь беда, если у человека просто выбора нет, и уродуется он, корежится от страха, как бы его не захлестнуло чуждое, что оказывается победительнее, мощнее отдельной человеческой судьбы. Конечно, не со всеми постулированными здесь границами можно согласиться сразу, возможны и другие варианты членения на отдельные высказывания. Но самое главное (отсутствие одно-однозначной связи предложения и речевого акта) здесь выступает вполне очевидно.

Так же как высказывание выступает в качестве информационного следа отдельного речевого акта, не будучи полным его отражением, так и последовательность речевых актов, относительно законченная и претендующая на полноту в условиях данного контекста, может соотноситься с текстом как своим информационным следом. Текст выступает также в виде информационного неполного отражения, следа диалога (как его микро-, так и макроединиц).

Таким образом, можно говорить о не менее чем двух единицах языкового общения, интерактивных по своей природе, а именно о диалоге в целом и диалогическом единстве; не менее чем о двух единицах языкового сообщения — элементарном речевом акте и макроакте соообщения. Наряду с этим можно говорить и о не менее чем двух единицах членения текста — самом тексте и высказывании.

И.П. Сусов. Коммуникативно-прагматическая лингвистика и ее единицы // Прагматика и семантика синтаксических единиц. Калинин, 1984. С. 3—12.