Из трудов Ивана Павловича Сусова

И.П. Сусов

ПРЕДЛОЖЕНИЕ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В синтксической семантике активно обсуждается вопрос об отнесеноти сложных языковых образований, и прежде всего предложения, к реальной действительности, Он ставился и раньше, предлагались различные подходы к его решению.

В советской синтаксической науке 50-х—60-х годов проблема отнесенности предложения к действительности была выдвинута в центр внимания при разработке теории предикативности,  которая получила наиболее полную и законченную форму в трудах акад. В. В. Виноградова и его учеников. В основу этого учения были положены идеи таких далеких друг от друга языковедов, как А. А. Потебня, А. В. Добиаш, акад А. А. Шахматов, акад. Л. В. Щерба, А. М. Пешковский, Ион Рис, Шарль Балли.

Предикативность, как писал В. В. Виноградов в 1954 г.,  есть «отнесенность высказываемого содержания к реальной действительности, грамматически выражающаяся в категориях (синтаксических, а не только морфологических) модальиости (наклонения), времени и лица» (цит. по кн.: Виноградов, 1975:227). Это, по формулировке 1955 г., «отнесенность высказываемого содержания к реальной действительности, проявляющаяся в совокупности таких грамматических категорий, которые определяют и устанавливают природу предложения как основной и вместе с тем первичной грамматически организованной единицы речевого общения, выражающей отношение говорящего к действительности и воплощающей в себе относительно законченную мысль» (Виноградов, 1975: 264). Значение и назначение этой своеобразной гиперкатегории «заключается в отнесении содержания предложения к действительности» (Грамматика русского языка, 1954, т. II, ч. I:80). «В конкретном предложении значения лица, времени, модальности устанавливаются с точки зрения говорящего лица в момент речи по отношению к собеседнику и к отражаемому и выражаемому в предложении «отрезку», «кусочку» действительности» (Виноградов, 1975: 268). Основу предикативности, таким образом, формируют категории,  которые А. М. Пешковский связывал с глаголом, видя в них носителей отношений говорящего к отношениям между словами и называя их поэтому субъективно-объективными (Пешковский, 1956:88—90).

Определения предикативности и модальности как общей и частной категорий в основном совпадают. «Отношения сообщения, содержащегося в предложении, к действительности — это и есть прежде всего модальные отношения», — подчеркивал В. В. Виноградов (Виноградов, 1975: 268). Но предикативность понимается шире, чем модальность: «По-видимому, наиболее прямым, постоянным и непосредственным выражением категории предикативности является модальность предложения. Если предикативность выражает общую отнесенность речи к действительности или соотнесенность речи с действительностью (ср. слово война и предложения: Война! Война? Война. Опустошенные поля. Еще страшнее развалины городов), то категория модальности расчленяет и дифференцирует эту общую функцию предложения, обозначая специфическое качество отношения к действительности — со стороны говорящего лица» (Виноградов, 1955: 407. — В кн.: Виноградов, 1975: 269 допущена опечатка: выражает особую отнесенность вместо выражает общую отнесенность).

Способы выявления предикативности разнообразны. В первую очередь она находит выражение в морфологических категориях наклонения, времени и лица, присущих глаголу, но она не сводима к глагольности и обнаруживается как в глагольных, так и в неглагольных предложениях (например: Зима; Мороз; Внимание!; Тише!), что и побудило говорить об особых синтаксических, т. е. конституирующих предложение, категориях, многоликих по своему проявлению. Выражению предикативности наилучшим образом служат субъектно-предикатные, или подлежащно-сказуемные, отношения, спаянные категориями лица, времени и модальности и формирующие направленные на окружающую действительность сообщения (Виноградов, 1975: 223), но предикативность, тем не менее, не сводится и к предикации. Она обнаруживается не только в односоставных предложениях, но даже и в нечленимых высказываниях типа Ну и ну!; То-то!; Ваня!; Еще бы!; Вот тебе и на!; Аи, аи, ай!, где значения времени, модальности и лица практически неуловимы и для выявления предикативности приходится обращаться и к интонации, а иногда и к контексту или ситуации (Виноградов, 1975: 268—271).

Таким образом, предикативность в понимании В. В. Виноградова — это прежде всего содержательная характеристика предложения, не связанная жестко ни с морфологическими категориями наклонения, времени и лица, ни с синтаксическим отношением предикации, ни с интонационными средствами, иначе говоря, не предопределяющая однозначно их выбора, хотя и реализующаяся только посредством их. Инвариантна лишь отнесенность к реальной действительности как глобальное свойство предложения в целом, не обязательно локализуемое в каком-то отдельном его звене. Предикативность формирует предложение, всякое предложение обладает предикативностью — именно этот замкнутый круг и вызвал резкую критику понятия предикативности со стороны М. И. Стеблина-Каменского (Стеблин-Каменский, 1957: 174—177; Стеблин-Каменский, 1974: 34—47).

Модификации, предложенные Н. Ю. Шведовой, в общем-то не затрагивают главного в виноградовской концепции предикативности. Н. Ю. Шведова, во-первых, отказывает в статусе предложения разнообразным нечленимым и неполным построениям (Шведова, 1967: 5—6, 65—67; Грамматика современного русского литературного языка, 1970: 541—543), что, безусловно, облегчает поиск единого формального и содержательного критерия предложения. Во-вторых, предикативность трактуется как система, в которой взаимодействуют лишь две синтаксические категории — объективная модальность, характеризующая отнесение сообщаемого к одному из шести модальных планов, и синтаксическое время, представленное четырьмя временными планами (включая временную неопределенность). Наложение модальных и временных планов друг на друга дает возможность выявить систему из восьми частных модально-временных значений, реализующих общую категорию предикативности как основное грамматическое значение предложения (Шведова, 1967: 8—9).

Но в определении предикативности уже отсутствует прямое ее отождествление с отнесенностью к действительности. В академической «Грамматике современного русского лите­ратурного языка» (1970: 539—545) единицами, выполняющими функцию общения, передачи информации о каком-то отрезке действительности, считаются высказывания. Предложениями же признаются только те высказывания, в основе которых лежат отвлеченные минимальные структурные схемы, специально предназначенные для того, чтобы во взаимодействии с наполняющим их конкретным лексическим материалом стать сообщениями о действительности. Каждая структурная схема располагает собственным инвентарем грамматических средств, позволяющих обозначать, что то, о чем сообщается, либо реально осуществляется в настоящем, прошедшем или будущем, либо же мыслится как ирреальное, т. е. возможное, желаемое, должное или требуемое. Объективно-модальному значению, связанному с оценкой характера отношения сообщаемого к действительности и передаваемому средствами собственно структурной схемы или ее парадигматических форм, противопоставляется субъективно-модальное значение, характеризующее отношение говорящего к сообщаемому и передаваемое разнообразными дополнительными средствами; оно не включается в предикативность. Таким образом, в концепции Н. Ю. Шведовой понятия предложения и предикативности тоже определяются друг через друга, хотя наличие замкнутого круга не столь очевидно: предложение формируется структурной схемой, структурная схема организует взаимодействие грамматических средств выражения предикативности, предикативность присутствует в каждом предложении и является его грамматическим значением.

Нельзя не заметить, что виноградовская школа в синтаксисе выдвинула в качестве основного содержательного признака предложения совокупность грамматических значений, формируемых прежде всего в сфере личных форм глагола и подлежащно-сказуемных структур и направленных не столько на какой-то отрезок действительности как денотат (или референт) предложения, сколько на отношение, которое связывает содержание высказывания с отражаемым отрезком действительности, а точнее — на отношения говорящего к отношению между высказываемым содержанием и референтом высказывания. Предикативность не есть, таким образом, референция или денотация, она не представляет собой, собственно говоря, отнесенности к действительности в прямом смысле.

Если воспользоваться терминологией Ш. Балли, предикативность не входит в сферу «диктума», а образует «модус» предложения (Балли, 1955; 44 и др.; ср.: Алисова, 1971: 161 и след.). Модус нередко сводится только к модальности, как это имело место у Ш. Балли (ср.: Зиндер, Строева, 1957: 231). В него могут включаться время и наклонение, как это делал И. Рис, избегая, впрочем, употреблять родовое название (гипероним), под которым были бы объединены обе категории (Ries, 1931), или время, наклонение и — частично — лицо (Пешковский, 1956: 86—92). В модус предложения могут быть, более того, сведены все значения модификационного или (актуализационного плана, которые характеризуют взаимоотношения между содержанием высказывания, с одной стороны, и такими «системами», как говорящий — референт, слушающий — референт, говорящий — слушающий — референт, а также говорящий — высказывание — референт, слушающий — высказывание — референт и, наконец, говорящий — слушающий — высказывание — референт (см. об актуализации: Балли, 1955: 89 и след.; ср.: Сусов, 1973: гл. 3; Сусов, 1977; Сусов, 1979; Гак, 1978). Модификационные значения, об инвентаре которых можно спорить, включают предложение в коммуникативный акт (очевидно, скорее всего не прямо, а через посредство текста), образуя коммуникативно-прагматический план содержания и предложения, и более сложных, чем предложение, синтаксических единств.

Насколько целесообразно выделять некоторые из этих значений (и прежде всего восходящие к значениям, связанным с глагольностью и сказуемостью) и квалифицировать их совокупность как некое особое универсальное качество предложения — предикативность, сказать трудно. Безусловно необходим учет материала самых разнообразных языков, в том числе и тех, где нет морфологических категорий наклонения, времени и т. п., на которые должны были бы опираться «синтаксические» модальность, темпоральность и т. п. и при отсутствии которых предикативность кажется чем-то неуловимым.

Актуальная «привязка» к предметной ситуации и к ситуации коммуникативного акта, включающей в себя некое положение дел во внеречевой сфере в качестве референта, скорее характеризует, как можно думать, не столько каждое отдельное предложение, сколько более крупное синтаксическое образование (сверхфразовое единство, дискурс, текст), а в предложениях, входящих в его состав, она только проявляется, причем нередко как бы автоматически, пока не происходит смены модального, темпорального или иного плана актуализации. Так, «синтаксический индикатив» (реальное наклонение) и «синтаксический претерит» (прошедшее) выступают на протяжении всего романа Анатолия Ананьева «Годы без войны» как авторская точка зрения на референт, а именно на фиктивную, созданную творческим воображением жизненную драму с не менее фиктивным Акимом Сухотрудовым — ее центральным героем, и в нижеприведенном отрывке эти планы повествователя местами «перебиваются» планами «синтаксического индикатива» и «синтаксического презенса» (настоящего) персонажей, не утрачивая, однако, при этом своей доминирующей роли:

Накануне открытия пленума Сухогрудов, возбужденный и, как всегда, полный достоинства, вместе с Ксенией приехал в Мценск.

Войдя в квартиру, он сделал несколько телефонных звонков, которые посчитал нужным сделать, и ответил на те, которые были сделаны ему; затем, немного отдохнув с дороги и переодевшись, отправился навестить старого своего приятеля — бывшего редактора районной газеты Илью Никаноровича Кузнецова, который после перенесенной тяжелой операции (удаление желчного пузыря) был еще слаб и опасался выходить из дома.

— Жив? — сказал Сухогрудов, вслед за Ильей Никаноровичем входя в комнату и глядя на его худые и обвисшие плечи.

— Тянет еще старая гвардия, — отозвался тот, не оглядываясь и волоча ноги по паркетному полу. — На пленум?

— Да.

— Хорошо, что зашел. Мои все по делам, никого. Чай поставить?

— Нет, я только повидать.

Они сели — Сухогрудов в кресло, Илья Никанорович на диване — и с минуту, прежде чем начать разговор, смотрели друг на друга. (А. Ананьев. Годы без войны. Книга вторая).

Содержательное единство текста и вместе с тем его «привязку» и к коммуникативному акту, и к вовлеченному в ситуацию общения референту — отображаемому в тексте кусочку, фрагменту действительного или воображаемого мира, обеспечивают не только модальность, темпоральность, пер-сональность, но и пространственный дейксис, конкретизация и квантификация предметов, аспектуализация действий, коммуникативная установка на повествование / вопрос / побуждение, на эмоциональное заражение слушателя, на сосредоточение внимания собеседника относительно определенных элементов ситуации и сообщения и целый ряд других коммуникативно-интенциональных значений. Все эти значения, присутствуя в предложении, не отделяют его от текста, а заданы именно текстом и коммуникативным актом.

Но В В. Виноградову понятие предикативности нужно было главным образом для решения вопроса о границах между предложением как предикативной единицей, с одной стороны, и словом или словосочетанием как номинативными единицами, с другой стороны. Лексическое наполнение предложения пю этой же причине не принималось во внимание при его содержательной характеристике: «Конкретное содержание предложений не может быть предметом грамматического рассмотрения. Грамматика изучает лишь структуру предложения, типические формы предложений, присущие тому или иному общенародному языку в его историческом развитии» (Виноградов, 1975: 254). Вопрос же об отграничении предложения от более сложных образований с точки зрения содержательной В. В. Виноградовым специально не ставился.

П

Отнесенность к действительности в принципе присуща всем содержательным языковым единицам, в том числе и таким, как слово, предложение и текст, которые являются основными лингвосемиотическими объектами (Сусов, 1978). Но обычно понятие референции связывают со словом, возводя референтную функцию предложения или текста к соответствующему лексическому наполнению. При этом референция может пониматься и достаточно широко, и довольно узко. По Чарлзу К. Огдену и Айвору А. Ричардсу, выступившим со своим совместным трудом еще в 1923 г., связь между символом и референтом, т. е. тем, для чего символ выступает знаком, создается в процессе мысли (thought) или референции (reference), а не существует непосредственно (Ogden, Richards, 1960: 11). Джон Лайонз следующим образом определяет референцию: «Мы будем говорить, что отношение, которое имеет место между словами и вещами (их референтами), есть отношение референции (соотнесенности): слова соотносятся с вещами (а не «обозначают» и не «именуют» их)» (Лайонз, 1978: 428). Термин референция (соотнесенность) употребляется английским ученым для того отношения, которое имеет место между словами, с одной стороны, и вещами, событиями, действиями или качествами как элементами физического мира, с другой. Референтами слов признаются, следовательно, не только предметы, но и другие элементы действительности. Определяя денотат или референт как «обозначаемый словом предмет», Ю, С. Маслов пишет: «Денотатами слова могут быть предметы, события, свойства, действия, наблюдаемые в окружающем нас мире — в природе и в обществе (ср. денотаты слов собака, человек, пог­да, газета, зеленый, продолжаться, курить, вверху, четыре)-чувства и ощущения внутреннего мира человека, моральные и логические оценки и понятия, выработанные развитием духовной культуры, идеологии и т. д. (ср. денотаты слов радость, томиться, казаться, вспомнить, честно, совесть, счастье, гордый, раскаиваться, сентиментализм, по-видимому); в том числе и ложные понятия, возникшие на каком-то этапе развития культуры, а позже наукой отброшенные (леший, черт, русалка, флогистон). Денотатами слов могут быть и элементы языка (как и язык в целом), процессы, протекающие при функционировании языка в речи, действия, осуществляемые в процессе изучения языка, и т. д. (ср. денотаты слов речь, слово, фонема, слог, глагол, произносить, склонять, спрягать)» (Маслов, 1975: 112—113). Денотат может иметь реальный или фиктивный характер, но независимо от этого у большинства слов различаются общая и частная предметная отнесенность (отнесенность к целому классу однородных денотатов и любому члену этого класса, с одной стороны, и отнесенность к отдельному, единичному, конкретному предмету или проявлению свойства, действия и т. д.).

Некоторые ученые связывают референцию с определенными видами предположений (или пресуппозиций). Так, по Дж. Лайонзу фундаментом семантического отношения референции являются «исходные предположения о «существовании» (или «реальности»), которые выводятся из нашего непосредственного восприятия объектов физического мира», допускающего вымышленное или мифическое «существование» (ср.: домовой, единорог, кентавр, атомы, гены), но исключающего существование таких «вещей», как ум, доброта. Обладание референцией (или денотацией) не признается, следовательно, обязательным свойством каждого слова (Лайонз, 1978: 449—450). Идея о том, что референция опирается на предположения о физическом существовании референтов, восходит к Бертрану Расселу, для которого было важно также предположение о единичности денотируемого объекта (Russell, 1956: 51), что резко ограничивает число слов, имеющих референцию. Эту единичность объекта наиболее полным образом предполагает имя собственное. Индивидуальный объект может быть выделен и так называемым денотирующим выражением, имеющим форму определенной дескрипции. Ср.: Эта же неизживная крестьянская сила будила по утрам и старого Акима Сухогрудова, отчима Галины, бывшей жены Арсения. Как все старые люди, Сухогрудов спал беспокойно и мало и с первыми признаками зари, едва только в окне начинало светать, надевал сапоги, мехоуию безрукавку и выходил во двор... Старик подходил к дороге и затем шел обратно... Ксения была почти на десять лет моложе Сухогрудова... Она умела хорошо готовить, любила, чтобы в комнатах было светло и чисто, и относилась к мужу точно так же, как относилась к вещам — к пледу, коврам, которые каждый день чистила, вытрясала, к шкатулке, вазам и статуэткам, с которых вытирала пыль... (А. Ананьев. Годы без войны. Книга вторая), где определенные дескрипции отчим Галины, старик, муж денотативно тождественны собственным именам Аким Сухогрудов, Сухогрудов и выполняют, аналогично им, идентифицирующую функцию, будучи употреблены референтно.

Кейс Доннеллан полагает, однако, что определенные дескрипции могут быть употреблены как референтно, так и атрибутивно, имея в обоих случаях денотацию. Референция предполагает единичную, конкретную соотнесенность с предметом, атрибутивное же употребление ориентировано на класс предметов в целом или же на классообразующий признак, вводя элемент общего, отсутствующий при референтном употреблении имени (Donnellan, 1975).

По мнению Н. Д. Арутюновой, референцией, т. е. способностью служить знаковому замещению предметов, обладают только имена, и то далеко не все и не во всех синтаксических позициях. Она считает необходимым различать по крайней мере шесть видов референции: 1) имя отнесено к идентифицированному объекту: Петя женился на Bepе; 2) имя отнесено к единичному объекту, который известен говорящему, но незнаком слушателю: Вчера я встретил одного приятеля; 3) имя отнесено к единичному, но не идентифицированному объекту: Вчера было совершено ограбление банка. Грабитель не пойман; 4) имя отнесено к классу объектов в целом: Л ю ди смертны; 5) имя отнесено к любому члену класса объектов: Дай мне карандаш; 6) имя отнесено к классообразующему признаку: Этот предмет — карандаш. Существительные и местоимения специализированы на идентификации предметов, о которых идет речь, в то время как прилагательные и глаголы специализированы на выражении абстрактных признаков, т. е. сигнификативного содержания, смысла. Только референтны дейктические слова и имена собственные (идентифицирующие имена), нереферентны признаковые, или предикатные, слова, и, наконец, то референтны, то нереферентны имена нарицательные. Если идентифицирующие слова направлены на то, что «существует в мире», то предикатные слова ориентированы на то, что мы «думаем о мире». Первые объективны, вторые субъективны в своем содержании (Арутюнова, 1976: 10—11, 204, 326—343).

Из лексической семантики понятие референции (или денотации) было перенесено в синтаксическую семантику, где оно также оказывается неоднозначным. В одних концепциях говорят о референции предложения в целом, в других — о референции только некоторых, а именно актантных, компонентов предложения. Сторонники точки зрения, которая настаивает на референтном характере предложения как целого, исходят из того, что в соответствие предложению ставится ситуация как определенным образом организованная или понимаемая совокупность элементов реального (а вслед за этим по аналогии и воображаемого) мира. Этот ансамбль элементов и квалифицируется как референт или денотат вы­сказывания (Гак, 1973: 358; Сусов, 1973: 15).

Денотатами предложений могут быть предметная стати­ческая или динамическая ситуация, состояние внешней сре­ды, психическое переживание, умственное действие, субъек­тивная оценка, предположение, желание, волеизъявление, просьба, запрещение, коммуникативные процессы и т. п.

Ситуация реально выступает как способ существования одного или ряда предметов, причем в последнем случае становится существенной роль каждого отдельного предмета относительно другого или других в рамках той же самой ситуации. Предложение стремится своей формой, тектонической стороной передать (насколько это допускается синтаксической системой и правилами сочетаемости слов данного языка) и состав элементов описываемой ситуации (т. е. предметов и признаков), и характер их взаимосцепления, и их роль в организации целого (прежде всего роль участвующих в ситуации предметов). Отнесенность к элементам ситуации характеризует при этом не только предметные, или актантные, позиции в предложении, но и позиции признаковые. Так, например, предложение На суде в первом ряду пустого зальчика сидела ладная, коротко остриженная рыжеватая женщина с надменно яркими губами (В. Кавторин. На юру) соотносится с денотативной ситуацией, состоящей из множества предметов и признаков, каждый из которых представляет собой реальный элемент действительности и может трактоваться как денотат той или иной позиции. Денотативная отнесенность может характеризовать и тектоническую структуру предложения, когда она моделирует строение обозначаемой ситуации, что позволяет выделить в ней позиции предметов и признаков, а предметные позиции квалифицировать как агентивную, пациентивную, локативную, директивную, аблативную, инструментальную и т. п. по функциям, которые выполняют в ситуации денотируемые ими предметы.

При узком понимании референции существенная роль отводится, во-первых, предположению о существовании, что влечет за собой внимание только к предметным позициям в предложении, так как о самостоятельном существовании признаков и не приходится говорить, и обусловливает проверку на реальность каждого денотируемого предметными позициями объекта (ср.: Король Франции лыс; Кентавр выпил круглый квадрат), а во-вторых, предположению о единичности, уникальности денотируемого предмета, что делает возможной его идентификацию для слушателя.

На узком понимании референции строит свою концепцию смысла предложения Н. Д. Арутюнова. Для нее содержательное различие между предметными (идентифицирующими) и признаковыми (предикатными) словами означает, что только первые могут функционировать в качестве субъекта (или других термов, актантов), тогда как вторые выступают в функции прежде всего предикатов. Первые связывают предложение с действительностью, вторые служат выражению сообщаемого о предметах действительности. Субъект и предикат гетерогенны по своему содержанию: примату денотативной отнесенности в субъекте противостоит примат сигнификативной отнесенности в предикате. Эта гетерогенность и создает предложение (Арутюнова, 1976).

Противопоставление идентифицирующих и признаковых слов позволяет наметить специфические черты таких типов предложений, как бытийные, номинативные, идентифицирующие и характеризующие (или собственно субъектно-предикатные), увидеть особенности сочетаемости слов в сфере субъекта (или другого актанта) и в сфере предиката и приблизиться к решению целого ряда других конкретных задач. Но вместе с тем возникает множество вопросов, связанных с объяснением характера соотнесенности с действительностью предложений разных типов. Если считать нереферентным любое предложение, не содержащее идентифицирующих имен, то высказываниями не о том, что «существует в мире», а о том, что мы «думаем о мире», будут следующие предложения: Темно / Темнота — Стало темно / Наступила темнота; Мороз / Морозит / Морозно. Предложение Идет снег окажется возможным интерпретировать как референтное, т. е. отнесенное к единичному факту действительности, при условии, что снег будет считаться именем вещества, субстанции. А вот эквивалентные ему нем. Es schneit, англ. It snows, франц. II neige пришлось бы объявить нереферентными. Предложение Идет дождь в отличие от близкого ему по строению и содержанию Идет снег можно признать нереферентным, если дождь считать именем не субстанции, а процесса. К нереферентным предложениям следовало бы отнести и такие, как Вспыхнуло восстание; Началась война; Битва завершилась полной победой, если слова восстание, война, битва, победа будут трактоваться как обозначения событий, процессов, действий, признаков. А так называемые полные бытийные предложения, содержащие компоненты, которые указывают на области бытия, напротив, окажутся, благодаря этим локализаторам, референтными, ср.: В этом лесу есть волки; У меня есть бумага. Неполные же бытийные предложения типа Жил-был один человек, где человек не выполняет идентифицирующей функции, а область бытия не может быть определена, естественно, попадут в число нереферентных.

И все-таки все только что приведенные предложения, не содержащие идентифицирующих имен, основаны на предположении реального существования обозначаемых ими ситуаций; они отнесены к конкретным фактам действительности, что обусловлено, по всей оче­видности, возможностью соотнесения предложений с фрагментами мира, которые могут идентифицироваться в целом. И напротив, предложение может быть нереферентным и не денотировать какую-то ситуацию, имея в своем составе идентифицирующие предметные слова. Так, высказывание Книга не лежит на столе не имеет своим денотатом систему «книга — стол», связанную отношением местонахождения одного предмета на другом; в этом предложении указывается на отсутствие соответствующей ситуации, в которой участвовали бы вполне определенные, идентифицированные предметы, отрицается существование сложного денотата определенного рода. Под сомнением находится существование денотативной ситуации с теми же участниками, когда говорящий высказывается: Книга, возможно, лежит на столе. Вряд ли можно говорить с определенностью о наличии денотата предложения Лежит ли книга на столе?, в котором содержится вопрос, побуждающий подтвердить или не подтвердить существование определенной системы отношений.

Местонахождение определенной книги на определенном столе отрицается в предложениях: Если бы книга лежала на столе / Лежи книга на столе... (= Книга не лежит на столе); Книга лежала бы на столе, если бы... Высказывание Мяч пролетел мимо ворот допускает и референтную, и нереферентную интерпретацию: ему соответствует денотативная ситуация, в которой предметы мяч и ворота связаны отношением пролететь мимо; оно лишено денотата, если прочитывается как Мяч не попал в ворота, т. е. как сообщение об отсутствии соответствующей ситуации (ср.: Мяч попал в во­рота) .

Особый интерес представляет вопрос о референтности части высказывания, включенной в более сложное высказывание. Если самостоятельное предложение Книга лежит на столе соотносится с определенной реальной ситуацией, то придаточное в сложном предложении Я думаю, что книга лежит на столе не обязательно соответствует имеющей место ситуации. При референтности более простого высказывания Книга лежит на столе и более развернутого высказывания Петя кладет книгу на стол предложение-просьба Положи книгу на стол имплицитно денотирует перформативный акт «Говорящий просит собеседника совершить практическое действие по перемещению книги в направлении к поверхности стола», причем это высказывание опирается на предположение «Книга не лежит на столе» и имеет лишь целью создание ситуации «Книга лежит на столе».

Все это побуждает думать, что референция предложения, его отнесенность к конкретному сложному факту мира определяется не только и не столько референцией входящих в его состав предметных слов, но и такими факторами, как значение и смысл признаковых слов, характер модифицирующих значений, накладывающихся на значение исходной реляционной структуры, характер включающих предложений и т. п. Вряд ли правомерно считать референтным любое предложение, если мы не хотим, конечно, говорить об «отсутствии присутствия» или существовании не существующего сложного денотата того или иного высказывания.

Референция и модус теснейшим образом взаимодействуют в содержании предложения, и связь между ними обеспечивает механизм актуального отнесения признаков к предметам элементарных сообщений, т. е. механизм предикации, создающий субъектно-предикатные структуры и регулирующий квантование информационно-денотативного плана текста, а вместе с тем создающий основу для выявления на каждом из этих участков коммуникативно-интенциональных значений.

ЛИТЕРАТУРА

Алисова Т. Б. Очерки синтаксиса современного итальянского языка. Семантическая и грамматическая структура простого предложения М., 1971.

Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. М., 1976.

Балла Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М, 1955.

Виноградов В. В. Основные вопросы синтаксиса предложения. На материале русского языка. — В кн.: Вопросы грамматического строя. М., 1955.

Виноградов В. В. Избр. труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975.

Гак В. Г. Высказывание и ситуация. — В кн.: Проблемы структурной лингвистики. 1972. М., 1973.

Гак В .Г. О категориях модуса предложения. — В кн.: Предложение и текст в синтаксическом аспекте. Калинин, 1978.

Грамматика русского языка. М., 1954. Т. II, ч. 1.

Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970.

Зиндер Л. Р., Строева Т. В. Современный немецкий язык. М., 1957.

Лайонз Дж. Введение в теоретическую лингвистику. М., 1978.

Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М, 1975.

Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956.

Стеблин-Каменский М. И. Грамматика норвежского языка. М.—Л., 1957.

Стеблин-Каменский М. И. Спорное в языкознании. Л., 1974.

Сусов И. П. Семантическая структура предложения. Тула, 1973.

Сусов И. П. Предложение как лингвосемиотический феномен. — Сб. научных трудов / МГПИИЯ им. Мориса Тореза, 1977, вып. 112.

Сусов И. П. Семантические функции основных лингвосемиотических объектов. — В кн.: Предложение и текст в семантическом аспекте. Калинин, 1978.

Сусов И. П. О двух путях исследования содержания текста. — В кн.: Значение и смысл речевых образований. Калинин, 1979.

Шведова Н. Ю. Парадигматика простого предложения в современном русском языке. Опыт типологии. — В кн.: Русский язык: Грамматические исследования. М., 1967.

Donneltan К. Reference and Definite Descriptions. — In: Semantics: An Interdisciplinary Reader in Philosophy, Linguistics and Psychology / Ed. by D. D. Steinberg and L. A. Jakobovits. Cambridge, 1975.

Ogden C. K., Richards I. A. The Meaning of Meaning. 10th ed. London, 1960.

Ries J. Was ist ein Satz? Prag, 1931.

Russell B. On Denoting. — In: Russell B. Logic and Knowledge. London, 1956.

И.П. Сусов. Предложение и действительность // Коммуникативно-прагматические и семантические функции речевых единств. Калинин, 1980. С. 11—24.